Мои публикации

Гуд бай, Расея!

Почему русские уезжают на Запад?

1. МИСТЕР ВАСЯ ИВАНОВ И ДРУГИЕ

В царстве матрешек

В доме Роберта Джона Хойла (или просто Боба) полно матрешек из России. Я свои даже не стал доставать – их бы в этом изобилии просто не оценили. Боб – директор Интернационального института по эмиграции в городе Сент-Поле, центре штата Миннесота. Вся его жизнь связана с приемом и адаптацией в США мигрантов со всего мира. В последнее время в его офис приходит все больше людей из Russia.
У Боба, как я понял, выработалось свое отношение к мигрантам из нашей страны. Он относится к ним как к малым детям, на которых невозможно положиться и от которых можно ожидать чего угодно. Поэтому, когда ухожу в город, хозяин дает массу инструкций и свою визитку. На его лице едва заметна тревога – не заблудился бы, не влип в какую-нибудь историю. Боб по происхождению норвежец (их в Миннесоте много – об этом позже). И, как истинный скандинав, суров и скуп в проявлении эмоций (вскоре я пойму, что этот человек не такой аскет, каким хотел бы выглядеть). Его жена Карэн профессор Университета Миннесоты. Сдержанная, приветливая женщина. Они поженились поздно, в 40 лет. Родили и вырастили двух дочерей (на вид Бобу, которому за 60, больше 45–50 не дашь), построили дом на клочке земли в тихом районе города. Меня поселили в полуподвале. Хотя на самом деле – это большая комната, рядом с которой отдельные душевая и туалет (хозяин сразу проинструктировал, что при пользовании душем надо включать вентиляцию). Когда к Бобу с Карэн приезжают родители – они живут там, где я. По утрам слышу, как по коридору широко вышагивает высокий Боб, Завтракаем мы на большом крыльце перед главным входом в дом. В первый день я с интересом наблюдал, как хозяин одним движением сдул с него опавшие листья – в руках у него было что-то типа фена, я назвал про себя это приспособление электровеником.
Я никому не говорю, что имею к миграции не праздный интерес. Что мне, как человеку, несколько лет назад переехавшему из Казахстана в Россию, интересен опыт людей, попадающих в другие социальные условия. Не говорю, так как понимаю, что для Боба с Карэн все одно – что Россия, что Казахстан, нюансов, различающих эти две страны, западный человек просто не понимает. Я только прошу организовать встречи с мигрантами. При этом предупреждаю, что хотел бы встретиться не со спортсменами или деятелями искусства, а с самыми обычными людьми. Мне интересно, почему именно они покидают Россию.

Первые шаги по Америке

В самолете авиакомпании «Дельта» через проход от меня летел с отцом высоченный русский парень лет 16–17. Он не пользовался наушниками, которые есть в подлокотнике каждого кресла, а слушал свой плейер. Когда снял наушники, я краем уха услышал знаменитый мотив группы «Наутилиус Помпилиус»: «Гуд бай, Америка! О! Где я не был никогда». После приземления в нью-йоркском аэропорту Кеннеди начали сортировать прибывших россиян. Тем, кто имеет вид на жительство, предложили пойти направо. Образовалась довольно большая группа – человек 40. Среди них оказался мой сосед с отцом. Юный верзила перестала слушать свой «эмигрантский мотив» и с любопытством озирался. Рядом с ним стояли дедушка с бабушкой деревенского вида. Рядом с молодыми и уже старающимися казаться по-американски самоуверенными эмигрантами они выглядели как-то нелепо. О Господи, подумалось тогда, до чего же надо было довести этих «диссидентов», чтобы они на пороге вечности побросали все пожитки и рванули за океан… К нам с переводчицей Аллой Онищенко (она из Екатеринбурга) тут же подскочили двое бывших россиян, стали спрашивать о счете какого-то футбольного матча, просить московские газеты. А несколько американцев и американок среднего возраста, везущие усыновленных в СНГ ребятишек двух-трех лет (все они, как оказалось, были из Казахстана) шли мимо с умиротворенными улыбками. Их мучения на просторах России закончились (на усыновлении детей иностранцами зарабатывает целое скопище чиновников), впереди – тихая семейная жизнь. Во время полета я поговорил с одной из женщин, усыновившей мальчика из Караганды. В Казахстане его назвали Аян. Новая мама (впрочем, свою биологическую мать этот мальчишка никогда и не видел – она от него отказалась; это целая проблема, когда девушки из аулов, вырываясь на свободу в город, начинают гулять, а потом, страшась строгих домашних, боятся нести домой «в подоле» деток) уже переименовала пацаненка в Яна. Она рассказала, что жила в Казахстане шесть недель. Собрала кучу справок и подписей, последнюю визу поставил аким Караганды. Американская мама Аяна-Яна уверена, что в Штатах ее сынишку ждет успех. Китайцы и японцы в этой стране устраиваются очень хорошо, один их вид – это как бы визитная карточка предприимчивости и работоспособности. Ян на них похож, значит, его будут принимать за шустрого и делового азиата. Помогут ему в жизни и брат с сестренкой, им сейчас 13 и 15 лет, они родные дети своей мамы. Зачем этой женщине, уже познавшей материнское счастье, еще и усыновленный ребенок? В ответ на этот странный вопрос русского журналиста американка только счастливо улыбнулась и сказала, что любит детей. А в конце разговора сообщила, что собирается взять еще одну девочку-казашку шести лет. Загадочная американская душа…
Помнится заместитель акима Кустанайской области Багила Баймагамбетова спросила у журналистов, почему американцы стремятся усыновить местных ребятишек, причем не только здоровых, но и больных. В ответ мы начали рассуждать – когда они вырастут, то будут благодарны и верны американцам, это для них очень важно. Видимо, такие мотивы тоже присутствуют. Но на деле, как я выяснил в Штатах, все гораздо проще и, как это почти всегда бывает на Западе, упирается в экономический расчет. В секретах усыновления мне помогла разобраться журналистка из миннесотской (чуть не написал – областной) газеты «Пионер-пресс» Карэн Падлей. Незадолго до моего приезда она усыновила ребенка из республики Коми. Почему бы тебе не взять американского мальчика, спросил я. И Карэн рассказала, что в Америке это сделать очень сложно. В стране нет домов малюток и детских домов. Ребенок в Америке не переходит из одного богоугодного заведения в другое, как у нас. Его передают от одного родителя к другому. Это сложнее и дороже. Усыновление ребенка в США обходится в 40 тысяч долларов, в Россини (вместе со всеми «накрутками») это можно сделать за 25. А в Казахстане процедура оформления (там немного проще законодательство) обходится еще дешевле.

Земля обетованная

…Все мы мигранты на этой земле. Сначала переселяемся в мир из тьмы вечности, в конце пути вновь уходим в неизвестность. А в перерыве между перемещениями ищем место, где нам тепло, где нас любят. Порой делаем это до конца дней своих. Без движения жизнь остановится. В этом смысле Америка уникальна. Она образовалась в результате массовой иммиграции людей из государств Европы, а потом из других точек земли. Она и сейчас остается землей с особой энергетикой, местом, куда стремятся попасть жители многих стран мира. Некоторые американцы всерьез считают, что мигрантов в мире принимают только три державы – Австралия, Канада и США. Наверное, потому, что из этих государств человек, как правило, никуда дальше уже не едет. Всего в Америке 290 миллионов человек, в год разрешают принимать один миллион. В последнее время американское консульство в Москве на 40 процентов сократило квоту на выдачу виз молодым людям, едущим в Америку на учебу. Вдвое меньше стало гостевых виз. Однако на религиозных «беженцев» (баптистов, например) эти ограничения не распространяются. Ужесточение приема иностранцев выглядит немного странно на фоне того, что экономика страны очень нуждается в квалифицированных кадрах. Чтобы «принцип соблюсти и капитал приобрести», Конгресс США учредил программу виз Н-1В, они выдаются людям, по-настоящему необходимым экономике и науке страны.
Такой жесткий фильтр становится понятнее, когда узнаешь, какие хлопоты порой доставляют наши бывшие земляки американским властям. 30-летний Владимир Мошутин приехал в США из Златоуста вместе с женой и двумя дочерьми. Жили они в городе Портленде (штат Орегон). А точнее – мыкались, поскольку устроиться на работу было очень сложно оба супруга глухи от природы, а глава семейства к тому же вообще не понимает английский… Кончилось тем, что жена Владимира нашла другого спутника жизни. Оставшись один, он забрел в чьи-то частные владения и был арестован. Из тюрьмы его вскоре выпустили. Но наш земляк не унимался и угнал автомобиль. Второй раз из-за решетки его вызволяли уже российские дипломаты. Мошутина перевели из уголовной в иммиграционную тюрьму…
Одно время половина людей в Америке говорила на иностранных языках, хотели даже  немецкий сделать государственным. В штате Миннесота сейчас 80 тысяч беженцев. Беженцем признается человек, страх которого вернуться на родину признан правительством США и ООН. До 1920 года в Штаты мог приехать кто угодно. Это была земля обетованная. С 20-го года введены квоты. Большинство их получают британцы. Всем остальным они выдаются в зависимости от отношений со страной. Если Америка воюет с каким-то государством, его граждане мигом вылетают с ее территории. И наоборот. Как вы, русские, относитесь к сербам, поясняли мне, так мы, американцы, – к вьетнамцам, воевавшим на стороне США. Отчасти также относится к переселенцам из стран бывшего Союза Германия. В эту страну переехало очень много моих знакомых. Например, мой  кустанайский сосед Рафик Мусин, жгучий татарин, перед отъездом взял фамилию жены и стал Биттнером. В ФРГ таких биттнеров с характерным разрезом глаз сейчас очень много. Все едут на «историческую родину», воссоединяются с родственниками. Возможно, видя это, немецкие власти в 2000 году уменьшили квоту на въезд. Очень тщательно проверяются документы (на Западе считают, что у нас за деньги можно раздобыть любые справки). Оформление в Германии статуса переселенца длится от трех до пяти лет. Германские налогоплательщики платят за «новых немцев» три миллиарда марок. При германских посольствах и консульствах в странах СНГ организованы языковые курсы для переселенцев. Человек, не прошедший тест, практически уже не имеет права на его пересдачу. А сдается он перед приемом документов и является как бы подтверждением права на принадлежность к немецкой нации. Когда переселенец ступает на немецкую землю, он уже практически гражданин ФРГ. Однако, считают исследователи, пройдет не менее пяти лет, прежде чем он почувствует себя полноценным членом нового сообщества. В Америке на это уходит примерно такое же время. За эти годы человек, который расстался с Родиной,  расстается с прежними представлениями и под влиянием другого уклада, иного социального положения приобретает новые понятия о жизни. Такая ломка не каждому по силам, но, как говорят американские журналисты-эмигранты, «Вашингтон, как и Москва, слезам не верят». Получив место под солнцем в стране эмигрантов, новые граждане готовы драться за ценности Америки. Но не все становятся стопроцентными американцами. Особенно, пояснили мне, это проявляется в Майями, финансовом центре, где самый большой процент испаноговорящего населения. Эти люди не превращаются в американцев, а остаются испанцами. И все рано или поздно уезжают. Об этом с каким-то сожалением рассказывал Боб, И еще об одной национальной группе он говорил без присущей ему беззаветной гордости. Сообщая о евреях, директор интернационального института иронично заметил, что их и тут «обижают» – в том смысле, что представителям этой нации дальше Америки ехать уже некуда, но они, в силу особенностей характера, продолжают «качать права», лоббировать в правительстве свои интересы. Велико политическое давление евреев на Конгресс. А претендент на высший пост не сможет стать президентом, не получив поддержки влиятельных иудеев. Большинство евреев-переселенцев не приходят в такие офисы, как у Боба. Они находят свои организации и устраиваются на новом месте всегда хорошо.

«Мы принимаем самых обездоленных»

Мы принимаем самых бедных и обездоленных, поясняют мне в офисе Боба, а те, кто с энергией и здоровьем – сами справятся. Обычно в институт прибывало 150 человек в год. На первый взгляд, немного. Но сотрудники фирмы доводили каждого переселенца до такой кондиции, когда он уже мог жить в стране самостоятельно (законом на адаптацию беженца отведено 90 дней). В последние годы наплыв увеличился в среднем до 1000 человек в год (бывало и 1600). Русские – третья растущая группа мигрантов, после вьетнамцев и других азиатов. Больше становится и кубинцев. «По большому секрету» Боб говорит, что приезжие – никакие не политические беженцы, а обычные экономические мигранты. Сообщая это как страшную тайну, он, конечно, не знал, что подобная атмосфера вокруг мигрантов из бывших республик Союза и в России: местные далеко не всегда довольны тем, что переселенцам что-то перепадает, а они «всю жизнь сидят в дерьме». Американцы, конечно, в нем не сидят. И тем не менее большинство янки не любит иностранцев, особенно мексиканцев, ирландцев и поляков (еще одно признание не для печати и без ссылок). Но стране нужны их руки. Безграмотный переселенец из Лаоса готов выполнять любую работу. Так негласно заведено, что весь тяжелый труд выполняют эмигранты. И порой фирмы особо не обращают внимания – легально человек находится в Штатах или нет. Но когда спад в экономике, то в первую очередь страдают именно такие скрытые мигранты. Иногда они работают в трех местах и готовы жертвовать всем ради своих детей. При этом многие из них имеют довольно высокую квалификацию, знают, как обращаться с деньгами. Очень скоро они становятся владельцами домов – и некоторые менее разворотливые американцы начинают у них снимать угол.
Янки гордятся тем, что скупают у многих стран лучшие мозги (очень значительная часть инженеров в Америке – иностранцы). При этом, по данным Службы иммиграции и натурализации США, россияне составляют два процента от общего числа въехавших в Штаты по специальным визам для иностранных специалистов, обладающих уникальными знаниями. По сведениям статистики, на том же уровне находятся Великобритания, Южная Корея, Япония, Тайвань и Пакистан. Наибольший «отток мозгов» происходит из Индии (46 процентов виз для иностранных специалистов) и Китая (10 процентов). Американцы высказывают все большую обеспокоенность тем, что страны Азии и Африки тратят 50 процентов своего бюджета на образование, а затем их дипломированные специалисты едут в Штаты. На родине они врачи, а в Миннесоте – медсестры и медбратья. Но рады и тому. Федеральное правительство хочет это предотвратить, но не знает как.

Лучшие в мире сиделки

Деньги для обустройства переселенцев выделяются на федеральном уровне. Институт, которым руководит Боб – частный, но он использует средства государства. В Америке, замечу попутно, вообще в порядке вещей, когда частные структуры выполняют общественно важные задачи на субсидии бюджета (у нас же в таких случаях, как правило, выстраивают солидную и малоэффективную бюрократическую иерархию). В институте получают денег больше, чем хотели бы. Это суммы не только от правительства, но и от разных организаций и фирм. Во время моего пребывания Бобу звонили и предлагали деньги после публикации заметки в местной газете «Пионер-пресс». Офис может отказаться от пожертвований, если не нравится предлагающая организация (согласитесь, это как-то не по-русски). Кстати, я и дальше встречался с ситуациями, когда в этой стране решали задачу, как отказаться от денег или как потратить средства, которых слишком много (нам бы их заботы). Но изобилие не снимает ответственности при отчете. Если Боб говорит, что обучит столько людей, ему надо показать результат. Федеральное правительство следит за этим очень жестко.
250 тысяч долларов получает институт для работы с мигрантами (на эту сумму надо нанять персонал, запустить программу и т.д.). 50 процентов денег идет на поддержку семьи в течение первых 30 дней пребывания в США. Институт три месяца отвечает за все, что с происходит с вновь прибывшими. Люди Боба проводят медосмотр каждого члена семьи, помогают детям при записи в школу, а взрослым – при изучении английского. У некоторых мигрантов много профессий, но они не могут адаптироваться по одной причине – не знают английского. В интернациональном институте старая и совершенная программа, с помощью которой можно научить «спикать» даже самого тупого мигранта. (Мне пояснили, что русские из России и республик бывшего Союза английский знают лучше переселенцев из других стран). Например, одна женщина никогда не училась в школе, не умела и на своем родном языке писать, сейчас она выучила устный и письменный английский, работает. Позднее сотрудники офиса помогают своим «воспитанникам» пройти тест на гражданство. В офисе Боба помогают и при поиске жилища, представляют переселенцев местным жителям (это очень важно) и т.д. Возможность обосноваться в США на 80 процентов связана с религией. Люди, представляющие американское правительство, идут в церковь, просят вовлечь в свои ряды мигрантов.
В институте работает только с теми, у кого есть родственники в Миннесоте. Большая часть сотрудников – сами беженцы, понимающие, насколько важно ассимилировать переселенцев в новой среде, а не поселять их компактно в этакую резервацию, как это придумали в России (например – в Борисоглебске Воронежской области). Все, кого готовят в офисе Боба, находят работу. А готовят в институте средний медицинский персонал, который очень нужен стареющей американской нации. Потому в этой стране так ждут притока свежих мигрантов. Трезвый расчет (он здесь заметен во всем) оказывается сильнее возможной неприязни. 150 часов подготовки достаточно для получения сертификата медсестры. При этом ограничений по возрасту нет, у соискателя «степени» сиделки должно быть хорошее здоровье. Программа обучения сидельческой премудрости стоит 12 долларов в час (я видел, как наши старательно тренировались на манекене). Офис Боба поставляет людей в 50 центров для престарелых. За 10 лет работы на этом направлении в нем воспитали не только сиделок. Некоторые «выпускники» сами стали управляющими. Непосредственной начальницей Боба работает немка, которая в свое время была его «клиенткой».

Шесть тысяч русских

В Миннесоте много русских ученых и врачей. Глядя на их приток, некоторые американцы приходят к неутешительному выводу о том, что интеллигенция и культура сегодня российскому государству не нужны. И вообще не нужны профессионалы в любой сфере… Миннесота стала центром изучения российской истории. Серьезную заинтересованность к ней проявляют профессора местного университета, где собрана хорошая коллекция книг по русской культуре. Более того, многие преподаватели вообще сосредоточены на бывшем СССР. Причем главный акцент делают даже не на России, а на всех остальных республиках, что меня особенно поразило. Как поразило и то, что большинство людей, преподающих русскую историю – эмигранты. В университете работают 35 докторов наук по русской культуре. Исследуют религию, главным образом – православную. Американцев, в частности, интересует, сможет ли церковь стать катализатором демократизации общества. Постепенно я сделал еще одно наблюдение – русские друг с другом в Америке общаться не любят. На это намекнула бывшая москвичка Светлана из местного музея, тактично «отшившая» все мои вопросы не по теме истории Миннесоты. А чуть позже на одном из телеканалов мы встретились с Ларисой из Ленинграда. В свое время в городе на Неве она работала на радио, вела какую-то передачу на всю Россию. В Миннесоте живет 17 лет, но по-прежнему говорит с акцентом (говорят, у таких людей нет музыкального слуха). И тем не менее ее выпускают в эфир.
Насмотревшись на рациональных американцев, спрашиваю Ларису:
– Есть ли что-то, к чему янки относятся не рационально, а эмоционально?
– Да, – отвечает, – к деньгам.
Мы говорим о том, о сем. За внешним флером благополучия и уверенности пытаюсь понять, что на самом деле на душе у этой немолодой уже женщины. Лариса как бы вскользь роняет фразу, которую долго буду вспоминать, ибо она с точки зрения российского человека довольно спорна:
— Я тут отдыхаю душой. Все вежливы, улыбаются. Если у кого-то что-то не так не показывает.
Да, мы русские порой устаем от взаимной душевности. Но неужели нам легче делать вид, что все о’кей? Ларису мне стало немного жаль, когда увидел, как она разговаривала со своим боссом. У женщины, которой далеко за 50, вдруг как-то ненатурально загорелись глаза и она начала энергично, отчаянно улыбаясь, говорить. В этом желании непременно соответствовать было что-то несвободное и …советское.
А вот жена фермера Джона Алена, которую он нашел аж в Новосибирске, оказалась женщиной более русского склада. По пути на ферму мы шутили – вот, мол, девушка вышла замуж за американца, а теперь ковыряется в коровьем г… Однако нас встретила не замученная тяжелой неволей доярочка, а цветущая женщина. В Штатах она с 1992 года. Работает не на ферме, а в Минеаполисе (это второй центр Миннесоты), в банке. В России была гуманитарием, в Америке быстро переучилась (портит, однако, наших романтичных девушек прагматичная Америка!). Мы пригласили Алену в гости, она очень обрадовалась. А затем призналась, что ей не хватает как раз русских вечеринок. Здесь, обречено констатировала она, собираются не для души, «а для знакомства…

Хронические болезни россиян

У Васи Иванова интересная визитка. На первой стороне написано крупно по-английски, на второй – по-русски, и почему-то очень мелко. Вася – переводчик в региональном госпитале Миннесоты. Русский переводчик. Такая штатная единица появилась, когда волна мигрантов из России стала более заметной – в госпитале стараются, чтобы у них работали представители разных культур. Без этого не обойтись, ведь в Миннесоту ежегодно прибывает 12 тысяч переселенцев. В госпитале были камбоджийский, вьетнамский и лаосский переводчики, и вот появился русский. Как говорится, дожились… Иванов не только переводит, когда больные из России общается с докторами. Он переделывают наклейки на лекарства, общается с русскими пациентами по телефону, играя, по сути дела, роль психолога или, если угодно, своего парня. По виду Вася совсем не похож на русского – неуловимая западная холеность, длинные волосы, серьга в ухе. Мистер! Когда я услышал его имя и фамилию, невольно рассмеялся. Мы разговорились. Вася оказался коренным американцем с русскими корнями. Его родители переехали в Штаты еще в 1949 году. Мама родом из Майкопа, папа из Мариуполя. Он был в концлагере, пленным в Германиии, откуда и перебрался в Америку.
У Васи к русским отношение особое. Они ему напоминают о далекой родине, где никогда не был. Но рассказывает он о них все-таки как-то не по-русски. Как пациенты, поясняет Вася, они сложные. Многие элементарно безграмотны. Впервые узнают о холестерине, диете, впервые видят УЗИ. Как мне потом пояснили американские доктора, наиболее распространенные болезни среди русских – сердечно-сосудистые, почечные, диабетические. Русские часто впадают в депрессии, тоскуют по Родине. Было видно, что наши сердечные дела поражают американцев своей запущенностью, у них сложилось представление, что за сердцем и сосудами в России вообще не следят. Они помогают русским переселенцам снимать боль, стараются привить им самые простые навыки по уходу за своим здоровьем – для мигрантов составлены образовательные программы, инструкции. При этом все организационные вопросы решаются в самом начале – переселенцы находятся на иждивении государства, получают страховки через отдельные компании. В страховку можно записать все, что хочешь – массаж, физиотерапию и т.д. Русский может попросить у доктора квартиру с двумя спальнями, и ему пойдут навстречу, если врач это «пропишет».

Наши уезжают навсегда…

Один из очевидцев рассказал о встрече Сергея Степашина (в бытность его премьер-министром) с представителями русской общины в Америке. Моего собеседника поразил подбор кандидатур – «обломки империи» князь Гагарин и князь Голицын, художник Михаил Шемякин, скульптор Эрнст Неизвестный, хоккеисты Вячеслав Фетисов и Сергей Федоров. И ни одного русского бизнесмена, болеющего за Россию и способного ей помочь делом. Это и предопределило тональность и направленность встречи. Художники говорили о своих работах, спортсмены – правильные слова о необходимости развития спорта, а князья гордо несли себя (мне рассказали, что при похоронах знатных русских в Америке непременно откуда-то появляется наша челядь и стоит поодаль в сюртучках – где эту рвань только берут в цивильной стране?). Видимо, иных представителей русской общины Сергей Вадимович собрать и не мог. Многие из вышеназванных деятелей являются участниками практически всех подобных тусовок.
Наших переселенцев в Америке около миллиона, они очень разношерстные и разобщенные. Среди них есть самодостаточные группировки монархистов и народников, «белогвардейцев» и «комиссаров», сторонников холодной войны и поклонников Ельцина… Эмиграция этнически пестра и культурно расслоена. Не так-то просто, например, найти общий язык москвичу и беженцу из Средней Азии. (Кстати, уезжающие из стран СНГ сейчас все чаще нацелены не на Россию, а на Запад.) Один из известных российских эмигрантов, просивший не называть его фамилии, рассказал мне с удивлением и болью, что многие «новые американцы», покинувшие Россию в последние годы, просто ненавидят свою бывшую Родину и все русское (и тем более – пародию на Russia на Брайтон-Бич). И просто сторонятся других выходцев из нашей страны.
В отличие от «новорусских» мигрантов представители других стран, наоборот, стараются друг друга поддерживать и помнить о своей Родине. Китаец, например, может не любить китайское правительство, но он любит свою страну и будет ей помогать. Именно в этом корни знаменитого феномена, когда китайский мировой капитал делает громадные инвестиции в экономику родной державы. Более того, Америка должна(!) Китаю один миллиард долларов. Об испанцах, кующих деньги для своей родины на Майями, я говорил чуть выше. А русские, эти загадочные русские парни все, как всегда, делают наоборот – они продолжают вывозить деньги из своей страны. Во время моего пребывания в Америке там был в самом разгаре скандал вокруг отмывания средств русской мафии. И суммы в американской печати назывались просто фантастические. Знающие люди только цокали языками – такого бессовестного ограбления России, какой произошел за последние несколько лет, еще не было. Это очень существенные потери, хотя и говорят, что у нас страна, которую невозможно разграбить до конца – так она богата…
Деньги уплывают, люди уезжают… И тихо ненавидят Россию. Если раньше, покидая Родину, русские увозили с собой образ страны (отсюда эти доисторические сюртуки и прочее), то сейчас наши уезжают навсегда, стараются напрочь забыть родную страну и раствориться в Америке, стать 100-процентными янки. Из всех мигрантов вернулся только А. Солженицын. (Русская дворянская эмиграция в США провозгласила его пророком. Кто выступал против – становился врагом Конгресса русских американцев.) Александр Исаевич прибыл в «новую Россию» с наивной верой, что его, обогащенного западным опытом, в нашей стране будут слушать как духовного отца. Не слушают. Может потому, что классик политического протеста так оторвался от жизни простых людей (а их души за последние десятилетия его отсутствия еще больше развратились), что уже не может выражать их настроения и как-то влиять на отбившуюся от рук «паству». А может, дело в том, что Александр Исаевич все больше говорит именно как учитель, а не как писатель, и меряет людей миллионами, не в силах познать душу одного. Познать, если разобраться глубинные, тектонические изменения в мировосприятии россиянина. Можно любить или не любить Советский Союз, но никто не будет спорить с тем, что раньше уезжать из страны считалось нехорошо. А сейчас отъезд ни у кого не вызывает возмущения, напротив – таким людям завидуют. Многие русские окончательно потеряли веру в себя и свою страну. Их уже не особо радует то, что Россия движется в сторону западных либеральных ценностей, реформируется. С приходом Путина изменения начинают сочетаться с необходимым порядком. Но русские почему-то продолжают стремиться на Запад. (В Управление Верховного Комиссара ООН по делам беженцев недавно поступило письмо от 940 жителей Камышина Волгоградской области. Люди просят предоставить им возможность выехать в любую страну мира, где соблюдаются права человека). Они уже не хотят строить, перестраивать (и, как теперь говорят, – перекраивать), они хотят просто хорошо жить. Что же такое, помимо благополучия, есть на Западе, что тянет израненную русскую душу? За ответом я поехал в американскую глубинку, ведь, как ни крути, а суть нации – в провинции. Столицы все похожи, провинции отчасти тоже, но в них особенности территории и национального характера все-таки более выпуклы. Об этом – в следующей главе.

2. ЗАГАДОЧНАЯ АМЕРИКАНСКАЯ ДУША

Штатовская «глубинка»

– Вы не жалеете, что будете гостить в провинцию, а не в Нью-Йорке, – спросили меня члены «Ротари-клуба» (это престижная общественная организация, в которую входят известные и богатые люди, главная задача ротарианцев – «вращать Землю в правильном направлении») из 20-тысячного городка Шорэвью в Миннесоте. Я им ответил, что хочу увидеть настоящую Америку, а не ту, стандартный образ которой известен во всем мире – небоскребы, толчея и пытающиеся вас обмануть на каждом углу афроамериканцы. Моим новым друзьям ответ понравился. У них к Нью-Йорку примерно такое же отношение, как у россиян к Москве. В этой столице мира, пошутили они, можно выдержать только три дня. И добавили, что догадываются: Россия – это тоже не только Красная площадь, водка, икра и мафия.
Что и говорить, стереотипами и мифами друг о друге мы сыты по горло. Тем интереснее увидеть реальную жизнь, почувствовать атмосферу общества, интересы и настроения людей. И хорошо, что настало время, когда россиянин из провинции может сам, без помощи неизменно бодрых и все на свете знающих журналистов-международников, изучать Америку. Такие, как я, раньше в Штаты не могли попасть по определению. Для этого надо было быть сыном карьерного дипломата, мальчиком из хорошей московской семьи с дипломом МГИМО, а не пацаном, выросшим в Тюменской глуши. Признаюсь, мне и самому было интересно – смогу ли я, человек из глубинки (дальше, глубже сибирской деревни, в которой автор родился, – только лес), живущий пусть и в «столице Южного Урала», но тем не менее в провинции, увидеть и понять такое, чего не заметит пресыщенный московский джентльмен с замыленным для свежего восприятия взглядом.
Миннесота – край великих озер и сельского хозяйства. Штат занимает второе место в Америке по качеству жизни (после Майями). В нем чистый воздух (и самый резкий гром в стране – во время грозы раздается такой четкий треск), высокий уровень промышленности и все вокруг дышит степенностью и солидностью. Помимо прочего, Миннесота – один из самых либеральных штатов, где выбрали губернатором довольно нетипичного Джесси Вентуру, бывшего борца и скандалиста (об этом «парне» – чуть позже). В американской «Сибири» (север США – на широте нашего Сочи!) много норвежцев и немцев (мне сразу сказали, что сойду за местного). Штат славится выращиванием индеек и зерна. Узнав об этом, сразу же спросил о посевных площадях и валовом сборе (я называю это синдромом кустанайца – разбуди в советское время среди ночи любого жителя «зарубежной» области, спроси об этом – без запинки «доложит» все цифры). Но мне никто не смог назвать таких обобщающих данных, даже старина Стэн Мэйнен, всю жизнь проработавший в сельском хозяйстве.

Район среднего класса

Мои новые американские друзья немного напряглись, когда узнали перевод названия моей газеты _ «Челябинский рабочий». Я их постарался успокоить – мол, никаких пролетарских революций наше издание устраивать не собирается, это просто старое доброе наименование, торговая марка. Пожив в тихом райончике, состоящем из чистеньких американских особнячков, я понял, как дорожат эти янки своим миром. Уходя из домов, они не закрывают двери, машины оставляют на улице. При этом обитатели коттеджей отнюдь не местные богатеи, а обычные квалифицированные специалисты в самых разных сферах. У нас, чтобы так жить, надо быть новым русским либо воровать. А в Штатах даже молодая семья имеет возможность поселиться в своем доме – достаточно оформить для аренды дома ссуду на 30 лет.
Члены местного «Ротари-клуба» поселили меня в семью Марка и Сантии Станд. Им по 62 года, Марк – администратор компьютерной сети одной из фирм, Сантия – ассистент в юридическом офисе. Их сын и дочь уже выросли. В бывшей комнате сына висит норвежский флаг. Выясняется, что Сантия – норвежка, а Марк – немец. А сын их – чемпион США про лыжным гонкам, член сборной. Спорт – увлечение мужчин этого дома, на последних соревнованиях по триатлону Марк стал вторым в штате в своей возрастной группе. Дом Марк строил сам. Он большой даже по американским меркам – 300 квадратных метров, в трех уровнях. Рыночная стоимость – 4 00 тысяч долларов. Но Марк сумел его как-то удешевить, чтобы уменьшить налог на недвижимость. Все это хозяин мне рассказывает и показывает утром после завтрака. (Американцы ложатся спать довольно рано, и утро у них тоже начинается рано. Проснувшись в шесть часов и выглянув в окно, я увидел Марка, который подбирал газеты – их бросают в пять утра на площадку возле дома.) Мы собираемся пойти искупаться на местное озеро, которое в переводе на русский называется Улитка. Перебросив через плечо полотенца, шагаем по улочке. Соседи на нас глазеют с интересом, Марк с удовольствием им сообщает, что я «рашен». На крылечке одного из домов мужчина чистит кота, больше похожего на козла. Он машет нам рукой, довольный тем, что мы обратили внимания на его младшего друга. Русского, попавшего в такие районы в первый раз, поражает, что между домами нет никаких заборов. Только у одного коттеджа есть невысокое, примерно с полметра ограждение. Марк поясняет, что у этого человека маленькие дети, и он боится, что они случайно окажутся не там. Трава у всех домов аккуратно подстрижена. Наверное, на тех, кто не стрижет, накладывают штраф, высказываю чисто советское предположение. Марк в ответ улыбается – ничего подобного, не стричь траву просто неприлично, люди вокруг не поймут. Когда выходим на проезжую улицу, сразу замечаю велосипедисток, которые везут в прицепе-колясочке своих детишек. Марк не понимает моего восторга. А мне довольно трудно объяснить мистеру из другой цивилизации, что в России так ездить по городу никто бы не рискнул – на колясочку, не ровен час, наедет какой-нибудь лихой или пьяный соотечественник.
Подходим к пляжу. В ответ на мой вопрос Марк поясняет, что он отнюдь не частный, а муниципальный. Городские власти оборудовали на берегу место для пикников – это асфальтированная крытая площадка со столиками. При входе висит расписание – в какое время люди какого возраста могут ее занять (позднее я увидел, как американцы после пикника быстро убирают в стоящий рядом контейнер бумажки, одноразовую посуду, а золу от сгоревшего угля ссыпают под дерево). Народу на пляже в утренний будний час немного. Рядом с водой в своем национальном облачении стояла индианка (которая из настоящей Индии). Плаваем в строго огороженном месте – за буйки Марк не рвется, хотя он плавает как дельфин, мощно работает своими накачанными ногами и гребет руками, как веслами. Плыву за ним, как могу. Выйдя из воды, беру на берегу пару камешков – на память.

«Простые» янки и их «пьянки»

У членов «Ротари-клуба» Шорэвью свой круг общения. Раз в неделю они вместе завтракают, постоянно поддерживают контакт, знают друг о друге много личного и очень любят принимать гостей из разных стран. В первый же вечер Марк и Сантия пригласили ротарианцев на барбекю – когда все пришли, на доме вывесили плакат – «Ротари-клуб». Я познакомился со многими гостями. Особенно запомнилась 73-летняя Мэри. У нее живые, какие-то не американские, а скорее русские, с грустинкой, глаза. И большая жажда общения. Мэри ирландка, как сказал мне один «знаток» наций – они все такие «дикие». Эта женщина (назвать Мэри старушкой язык не повернется – она стройная, ходит в джинсах, и очень подвижная) живет одна. Муж, доктор, ушел от нее 10 лет назад к молодой медсестре. Гордая и обиженная любимым человеком ирландка ходит на вечеринки и говорит незнакомым людям, что ее супруг умер. Разве так можно, Мэри, недоумевают ее друзья. «Для меня он умер», – отвечает она.
Кэти работает менеджером по налогам в одной компании. Она похожа на классическую американку – много и заразительно смеется, лихо водит машину. Ее муж Билл – высокий, чуть полноватый и вальяжный – не работает, а сидит дома с детьми, шестилетней Микелой и четырехлетней Бриан. Точнее не сидит, а возит их по всему городку – в бассейн, на игровые площадки. То, что здоровый мужик не работает, а «водится» с детьми, было для меня одним из самых сильных впечатлений от Америки. Согласитесь, мы привыкли к тому, что муж – это добытчик и кормилец. А в этой стране женщина может освободить его от таких обязанностей. При этом Билла его роль нисколько не смущает, он только по-доброму улыбается, пьет пиво и становится еще вальяжнее. Другая судьба у лидера ротарианцев Шорэвью Эдди Викстром. Ей 50 лет, но на вид дашь максимум 35. Она работает системным программистом, web-мастером в компании, которая печатает чеки и обслуживает банки. О себе говорит неохотно. Не замужем. Поэтому имеет много времени, чтобы быть волонтером многих общественных организаций, городским депутатом. У Эдди три сестры, три брата и шесть племянников. Большинство сестер и братьев живут в Миннесоте, отец тоже в этом штате, а вот мама во Флориде. На семейные праздники все родственники собираются вместе.
Как я понял, прием гостя в США не рассматривается как обуза, особенно в таких небольших городах. Принимающая семья старается показать гостя родственникам и знакомым. Во многих домах и в квартирах есть комната-спальня для гостей. И если на постели стеганое одеяло, сшитое из небольших лоскутков, то это семейная реликвия. Такие одеяла шьются годами, их дарят членам семьи, а стелют дорогим гостям. (У Боба мне положили именно такое одеяло!)
Во многих даже обеспеченных семьях дети-старшеклассники после школы подрабатывают в магазинах, ресторанах, разносят по утрам газеты и т.д. Это не считается зазорным. Дети хотят быть финансово независимыми от родителей.
…Пока Марк колдует на кухне (это тоже одно из открытий в Америке – там практически все домашние, в нашем представлении – чисто женские, обязанности выполняет мужчина), мы едим снеки, фрукты, овощи (маленькие морковочки, капусточки двух сортов макаем в майонез), пьем пиво и вино (все это стоит на журнальном столике, прямо на книгах) и поддерживаем «светский» разговор. Никакого общего стола нет. Каждый располагается там, где ему удобно и с тем, с кем ему интересно. Мое внимание привлекла хозяйская собака, которую повели в другую комнату – чтобы не приставала к гостям.
– Какой породы собака? – спрашиваю у Сантии.
– У нее нет породы.
– Значит – американка!
Все дружно и долго смеются.
Сантие, как я уже написал, 62 года. Моей маме в России столько же. Но их мироощущение и энергетика разные. Матушка, бывшая сельская учительница, уже на пенсии, живет тихо и скромно, радуясь про себя успехам сыновей и переживая их неудачи. А в Сантии чувствуется какой-то молодой задор. Да, ее дети тоже выросли и разъехались. Но она продолжает жить активно. Изучает языки (сейчас взялась за русский), много путешествует, в том числе – по России. Американских пожилых людей можно встретить в …казино (в Миннесоте они, кстати, запрещены) и на катке (говорят, одна пара решила объездить все площадки страны). Они жадно и интересно живут, продолжая познавать мир. Мои новые знакомые Стэн и Ирэн Мэйнен, которым уже около 70-ти, на следующий день после нашей вечеринки пошли на лекцию по истории Миннесоты. Америка _ молодая страна, люди хотят чувствовать корни, лучше знать свой край и гордиться им. Дома у них очень бережно собрано в альбомах то, что мы называем родословной.
…Примерно через час Марк вносит горячее блюдо – гречневую кашу, приготовленную с грибами и какими-то приправами. «А где же барбекю?» – думаю про себя. Я еще не знаю, что через пару дней отведаю этого «шашлыка по-американски», и он у меня не вызовет никакого энтузиазма. А пока пытаюсь опровергнуть для себя миф о том, что американцы безалаберны в еде и устройстве вечеринок. Но это мне не удается.

Еда без культа

Как я вскоре понял, американцы в нашем понимании еду чаще всего не готовят. Готовить, говорят они, значит, портить продукты. А некоторые этого делать просто не умеют. Часто в гостях застолья нет – все происходит так, как было у Марка с Сантией в первый вечер. Такие приемы «без посадки», где есть только столы с едой и напитками, для янки привычны. Во время одной из встреч в Миннесоте я познакомился с финном Матти Корпиненом, который там живет и работает по контракту в одной из фирм. Он не уставал по-доброму иронизировать над тем, что американцы не умеют готовить и пить кофе. Да, они жарят зерна, но в итоге получается не кофе, а какой-то горький и бесвкусный напиток. Слышавшие этот разговор миннесотцы (не уверен, что назвал их правильно) заразительно смеялись.
Культа из еды они не делают – это точно. В самолете внутренних авиалиний вечером давали только орешки и напитки. А Марк утром меня сразу научил самостоятельно ориентироваться на кухне. Но один садился за стол крайне редко. Как правило, на кухне была и Сантия. В первый день я ее «напряг» (сейчас понимаю, что не следовало этого делать), отказавшись от кофе и попросив чая. Этот «тонизирующий, хорошо утоляющий жажду напиток» американцы почти не пьют. А если пьют, то неумело. На следующий день, едва я сел за стол, Сантия сразу налила мне чаю. Пока ел колбаски, он остыл. Объяснить, что чай наливают не сразу, я не стал – сочли бы за неуместный каприз. В каких-то американских семьях все завтракают все вместе, а в других каждый утром следует своему собственному графику и ест то, что сам себе сделает, в удобное для него время. Еды в холодильнике обычно много, так как считается непрактичным бегать в магазин, чтобы купить чего-то в небольшом количестве. Продукты закупаются раз в неделю или даже раз в две недели, в зависимости от размеров семьи и возрастного состава. Утром принято есть различные кукурузные или овсяные хлопья с молоком, яйца приготовленные разнообразным способом, кашу, булочки с вареньем или с маслом, пить сок или кофе. Ужинать американские семьи предпочитают вместе, но никто не обижается, если кто-то отсутствует по своим причинам. Время ужина жестко не определено, так как некоторые члены семьи могут ходить на занятия или работать вечером.
На вечеринках, которые по очереди устраивали у себя члены «Ротари-клуба», я продолжал постигать необычность американского стола. Обнаружил, например, что янки любят сладкие салаты. Берешь грибы и обнаруживаешь в них… виноград. Фасоль у них сладкая, капуста тоже. Этот «фейерверк» салатов я попробовал на пикнике, который проходил на площадке, описанной чуть выше. Каждый из приглашенных принес с собой свое фирменное блюдо.
…Один из молодых ротарианцев готовился делать барбекю. В России и Казахстане я всегда любил наблюдать (сам по-настоящему хорошо это делать, к сожалению, не умею) за таинством рождения шашлыка. Когда за дело брался мой добрый знакомый Алик, это было сродни колдовству. Очень интересен был сам процесс. Я рассчитывал, что нечто подобное увижу и в Америке. Но нет. Ход приготовления барбекю очень скучен и технологичен. Есть специальный уголь для барбекю. Есть специальная жидкость, с помощью которой этот уголь поджигается. (Я все пытался выяснить, из чего она сделана – из бензина, солярки или еще чего. Мой вопрос казался американцам странным. Это жидкость для барбекю, твердили они, чего ж тут непонятного. Им и в голову не могло прийти, что огонь можно разжигать бензином. Расскажи я им, что мой друг Юра Богданюк для скорости и удобства разжигает огонь в мангале паяльной лампой, то, боюсь, они бы этого «юмора» просто не поняли.) Мясо, из которого делают блюдо, берут уже заготовленным и замороженным в магазине. Его, такие плоские, размером с котлету, кусочки, кладут на решетки, когда уголь уже раскалится. Словом, все продуманно и технологично – смотреть не на что. Поэтому никто и не смотрит. Все общаются. Меня знакомят с человеком, который работал юристом в космической отрасли США. Желая его удивить, рассказываю о последнем достижении нашего Государственного ракетного центра в Миассе – запуске спутника с ракетной установки подводной лодки. Американцы, стоящие вокруг, удивленно цокают языками. Янки не сомневаются, что русские могут сделать так. Да, эти люди по-прежнему боятся силы нашего оружия. А другой мой новый знакомый, занимающийся рекламой в Интернете и любящий пиво, попросил рассказать о Чернобыле и водке (для него это явления одного экзотического порядка). Я ему рассказал сначала об аварии 1957 года на южноуральском ядерном комбинате «Маяк» (мои новые знакомые, как ни странно, ничего о ней не знали), а потом – о парадоксальности водки (мол, только русские смогли додуматься «портить» нормальный продукт – спирт, смешивая его с водой). Он с интересом выслушал и рассказал, что у него опыт «общения» с водкой плохой – выпил какой-то неудачный коктейль и его прополоскало. Я посоветовал ему не пить коктейлей на водке, а употреблять ее в чистом виде. Моя убедительность, похоже, на него подействовала. Через день мы ездили на машине моего нового друга к фермеру. Когда вернулись, он остановился у супермаркета, купил бутылку водки и предложил выпить. Отказаться было нельзя. И я увидел, что американские парни могут пить не только виски (этакая заокеанская самогонка), но и нашу водку.
Но это было через день, а при знакомстве мы ели безвкусные барбекю. (Признаюсь честно, в Америке у меня не возникало желания похвалить какое-то блюдо – обычная вещь у нас в гостях. Янки тоже этого не делали – похоже, у них это просто не принято.) Пробовали сладкие салаты, Я жевал и думал – вот она, сладкая американская жизнь. Это можно было бы «по-журналистски» обыграть, но вскоре понял более интересную вещь. Эти люди просто не умеют наслаждаться вкусом пищи. Совершенно противоположное отношение к еде у французов, с которыми столкнулся в Женеве. Они обожают вкусно поесть, а потом порассуждать о приготовлении блюда. Для американцев же еда – сугубо утилитарная, рациональная необходимость, как и все вокруг. Обедают они по-разному. Некоторые берут из дома бутерброды или что-то, что можно съесть быстро, или едят в небольших кафе. Никого не удивляет, если человек в хорошую погоду расположится на ланч в городском парке или на газоне. Американцы раскрепощены и делают так, как им хочется. Меня потом уже не шокировало, когда за завтраком Сантия брала вафли с джемом и поджаренные колбаски. Но сначала ела вафли (сладкие), а потом колбаски. Или все сразу, перебивая вкусовые ощущения. «Дикие» люди, по-доброму думал я, они не знают шашлыка, не знают пельменей и – о ужас! – они не ели мантов и бешбармака. У них все технологично. Даже театр, в который я ходил в Миннеаполисе. Мюзикл «Ромео и Джульетта» показался мне каким-то рациональным и не в меру энергичным. Удивило, что цветов актерам после представления не дарили, хотя аплодировали бурно. С другой стороны, янки могут превратить в шоу как раз то, что у нас ритуально и расписано. В субботу мы с Марком и Сантией ходили в католическую церковь (ее недавно построили, внутри очень светло и уютно) и пели песни-молитвы вместе с веселым вокально-инструментальным (почему-то сразу вспомнилось это архаичное советское название) ансамблем, в котором были гитары и электроорган.

Гонка за новыми ощущениями

Американцы безалаберны не только в еде, но и в одежде. Верхние слои общества может и мучает вопрос, где и у кого она куплена, но для большей части населения культа одежды не существует. Одеваются так, как считают удобным. Поэтому на улице можно увидеть человека в цивильном костюме и кроссовках. «Прикид» у людей чаще всего практичный и удобный.
Американцы похожи на русских своими крайностями. У меня сложилось впечатление, что они либо очень (порой просто безобразно!) толстые, либо очень стройные. Среднего варианта, этакой привычной российской упитанности, почти нет. Довольно большое число людей стараются следить за своим весом и не переедать. Многих беспокоит наличие жиров в потребляемых продуктах. Люди серьезно относятся к своему здоровью и хотят предотвратить развитие, например, сердечно-сосудистых заболеваний (и потому так удивляются «дикости» переселенцев из России). При этом эмоционально эти люди очень подвижны, в некоторых своих проявлениях очень похожи на детей. В один из походов в супермаркет (янки почему-то убеждены, что русский человек в первую очередь рвется побывать в их магазинах и сразу предлагают поехать туда) я купил довольно забавную игрушку – крокодила, который поет голосом Элтона Джона и при этом энергично виляет бедрами (я сейчас этим «зверем» дома забавляю гостей). Кому бы из своих американских знакомых его не показывал (от миллионеров в Сент-Поле до бомжей – есть там и такие, только «почему-то» прилично одетые) – все выражали бурный восторг и начинали танцевать, задорно подражая крокодилу. Нормальная человеческая реакция. Но чуть позже я понял, что применительно к янки она имеет свой оттенок.
Уловить его мне помогла хорошая знакомая Боба и Карэн (читайте первую главу) студентка университета Миннесоты Лариса, приехавшая из Калининграда и живущая в доме одного местного писателя. После трех лет пребывания в США эта девушка почему-то говорила по-русски с небольшим акцентом. Я спросил, не выпендривается ли она. Нет, ответила, просто так получается, наверное, потому, что молодые люди более восприимчивы к языку (общаясь с Ларисой я понял, что обратно в Россию она не собирается). Тогда задал другой вопрос:
– Мы в России привыкли так: вот поработаю немного – и куплю жене сапоги. А чуть позже – пальто и холодильник справлю. Стимул есть у людей! А какой стимул у американцев, у них же все имеется?
– Стимул очень простой – получить новые ощущения. Поэтому они любят устраивать всяческие аттракционы, игры, путешествия. Твой крокодил для них тоже новое ощущение.
А вскоре я попал на два праздника. Один назывался в переводе на русский «Скотный двор», его устраивают в конце сельскохозяйственного сезона. По этому случаю в Шоровью съехались фермеры со всей округи. Повсюду продавалось пиво, сувениры местного изготовления (в Нью-Йорке такие не купишь). Здесь же проходила выставка антикварных автомобилей, за вход на которую надо было заплатить три доллара. Неподалеку – контактный зоопарк. А на сцене – праздник песни, рядом – танцы. Мне запомнился мужик в ковбойской шляпе, который пел песенки в стиле кантри _ что-то веселое и монотонное, некий аналог наших частушек. Но самое захватывающее действо – это соревнование нескольких команд в своеобразной эстафете с перетаскиванием ведер воды, телег и т.д. Пикантность этому состязанию придавало то, что болельщики обеих команд забрасывали соперников пакетиками с водой. Они звучно хлопали, окатывая игроков потоками влаги. Все были мокрыми и возбужденными. В одной из команд вместе с золотой молодежью бегала наша знакомая 50-летняя Эдди – лидер «Ротари-клуба» и городской депутат. А через несколько дней я попал на грандиозный праздник по тому же поводу, но он проводился уже в громадном парке Сент-Пола и на него, казалось, съехался весь штат Миннесота. Тут были и крутящиеся качели, высотой с 16-этажный дом. У качавшихся на них смельчаков были микрофоны, их крики ужаса транслировались на всю округу. Но никого не пугали, желающих испытать себя становилось все больше. А неподалеку можно было кинуться вниз головой с огромной вышки, у самой земли людей останавливала пристегнутая к ним резиновая веревка и возвращала на место. Кругом были выставки, концерты, в железнодорожной станции прошлого века даже воспроизводился характерный запах тех лет. В праздничной круговерти легко было потеряться, устать. Американцы как-то лениво и отрешенно получали те самые ощущения. Мне показалось, что для многих из них они далеко не новые. Лица их ничего не выражали (да они просто вырождаются и деградируют от этого изобилия, комментировала позднее одна русская журналистка, когда я ей рассказывал о Штатах).
На одной из сцен выступал эквадорский ансамбль, здесь же продавались его компакт-диски, они уходили влет – в Америке сейчас мода на всяческую экзотику. Я слушал эквадорцев больше часа и в который раз убеждался, что нет ничего лучше современно стилизованной народной музыки. Позднее на улицах Женевы встретил очень похожего музыканта. Он был каким-то одиноким. О музыке мы разговорились с журналистами местной газеты «Пионер-пресс», когда по их инициативе пошли в мексиканский ресторанчик. Кто здесь бывает, спрашиваю у ребят. Рабочие и 20-летние, отвечают. Мы, говорят, сами тут впервые. Под острую мексиканскую закуску осушили не один бокал пива. Поговорили и музыке, коллеги удивились, что в России тоже есть рок. И вспомнили – «Горький парк».
Вы, говорю я им, отстали от жизни – один из самых популярных у нас сейчас (пусть простят звезды рока мое невольное вранье) челябинец Юрий Богатенков и группа «Резиновый дедушка». И дарю привезенный с собой компакт-диск. (Юра, с тебя причитается за рекламу!) Все собираюсь послать по электронной почте письмо и спросить коллег, какие новые ощущения они получили, слушая автора популярного российского хита «Белая лошадь».

Закованная раскованность

Я, конечно, слышал, что американские мужчины не смотрят на женщин – боятся закона о сексуальных домогательствах. Но не думал, что это накладывает такой отпечаток на самих представительниц «слабого» (попробуй, употреби это слово в Америке!) пола. В Штатах не раз поражался своим ощущениям. Видел – идет женщина, все у нее, как говорится, в порядке. Но взгляд не задерживается, нет какой-то изюминки, присущей россиянкам. Похоже, борьба за свои права и защита от пресловутого домогательства довели до того, что американские прекрасные дамы теперь не считают нужным даже помнить, что они должны быть привлекательными, играть глазами и т.д. С другой стороны, на телеэкране американки смотрятся очень даже ничего, а диктор, зачитывающая финансовые новости, как мне показалось, в эти минуты как бы отдается зрителям. А в репортажах о какой-нибудь аварии камера может выхватить из толпы красивые женские ножки. Говорят, Америка мечется между будуаром блудницы и кельей монахини. Когда я завел об этом разговор со своими знакомыми, они мне прочитали своего рода лекцию. По их пояснениям выходило, что роль женщин в американском обществе сильно изменилась за последние десятилетия, когда активным было движение за их права. Сейчас все больше американок имеют профессию, работу и трудятся вне дома. Многие заняты в тех областях, где традиционно преобладали мужчины. Американки становятся все наступательнее. Недавно, например, стало известно, что суд обязал правительство США выплатить компенсацию (более 500 миллионов долларов) 1100 гражданкам, обвинявшим Информационное агентство страны в дискриминации при приеме на работу по половому признаку. Штатовские женщины кажутся самоуверенными. Как показалось, в США это качество не считается плохим. В этой стране все имеют равные права. В деловых ситуациях, как мужчины, так и женщины обмениваются рукопожатиями. Целуются и обнимаются только близко знакомые и друзья в неформальных ситуациях. В рабочей обстановке мужчины не должны говорить женщинам сомнительные комплименты. Американки склонны находить подобные замечания неадекватными ситуации и неприятными. Большинство из них, конечно, оценивает внимание представителей «сильной половины», открывающих перед ними дверь, но такие благородные жесты приобретают разный смысл. Прикосновение к локтю или целование руки расцениваются как слишком интимные проявления. У американцев вообще принято держаться друг от друга на расстоянии 60 сантиметров. Такая дистанция сохраняется между людьми, когда они разговаривают, стоят в очереди или едут в общественном транспорте. Находиться ближе обычно считается допустимым только для хороших знакомых. В толчее праздника в Сент-Поле я по российской привычке хотел протиснуться между двумя людьми в очереди, которая была сильной длинной (все желали попасть на аттракцион). Видя это, женщина сказала «хорошо», отступила на шаг и извинилась перед мистером, то есть мной. В тот момент я почувствовал себя невоспитанным хулиганом. На улицах незнакомые люди порой улыбались и даже приветствовали. Мне объяснили, что они вовсе не пытаются установить контакт. Это просто приятная форма вежливости. Когда в США встречают знакомого, принято обмениваться приветствиями: «Здравствуйте, как дела?» Отвечают очень просто: «Спасибо. А ваши?» Рассказывать о своих делах, естественно, никто не собирается, это такой формально-вежливый вопрос.
Большинство американцев считают себя очень занятыми людьми и отрицательно относятся к ожиданиям. Поэтому, если деловая встреча назначена на девять утра или в приглашении на обед указывается 19 часов, то в это время они и ожидают своего визави. Если кто-то не может прийти или опаздывает, он непременно позвонит и объяснит причины. При деловых встречах янки склонны сразу же говорить о деле, не уделяя много внимания вежливому светскому разговору. Они приходят на беседу хорошо подготовленными для обсуждения конкретных вопросов и ждут того же от других участников заседания. Необходимо приезжать за несколько минут до начала беседы, имея при себе визитную карточку, а также любые другие брошюры, проспекты и прочие печатные материалы (американцы любят сочинять бумаги и пояснения по любой, порой мало значимой теме). Обмен визитными карточками обычно происходит в конце встречи. Американцы склонны быть открытыми. Эта открытость иногда может казаться довольно резкой. Как правило, янки стремятся прямо выражать свое мнение и охотно отвечают на вопросы на различные темы. Однако не очень любят сугубо личные и острые социальные темы (об этом ниже). Что касается других вопросов, то прямота _ желательная черта общения. Американцы считают, что прямой ответ является честным, и поэтому он не может быть невежливым. Они считают также, что уклончивый ответ является признаком неискренности.
Как правило, когда приглашают на совместный ужин или обед в ресторане, предполагается, что вы заплатите за себя. У американцев для такого вида приглашения используется выражение «GOING DUTCH». Однако в некоторых случаях человек, пригласивший на обед в ресторан или на культурное мероприятие, может сам оплатить счет. Все предусмотрено и негласно регламентировано. У нас не всегда принято так «мелочиться».
Зная все это, к концу своего пребывания в Штатах я стал легко вычислять среди людей не американцев и не американок. В отличие от гражданок США наши женщины отличаются своей мягкостью и миловидностью. А в глазах наших мужиков больше мысли и эмоций, а если они улыбаются, то это настоящая улыбка, а не натянутая, сделанная специально для окружающих.

«Мама, я тебя похороню так же хорошо»

Одна из русских эмигранток описала мне случай, достаточно точно характеризующий американцев. После похорон родственника разговаривали по телефону сын и мать. Мама, сказал молодой человек, я тебя похороню с такими же почестями. Та что-то ответила, и разговор продолжился, как ни в чем не бывало. «Ты что!? – изумилась русская жена этого американца, – Разве можно говорить матери та-ко-е!?» Муж ей ответил, что ничего обидного или бестактного он не сказал, они обсуждали совершенно нормальную проблему… Русский человек никогда не сможет стать рациональным в подобных вещах. И потому наша культура переживания воспринимается в рассудочной Америке как нечто недоразвитое. Изучая нас, иностранцы уже вывели характерные черты русских: мощный творческий потенциал; мужество, стремление к победе; стремление к лидерству в мире; небрежность в малых делах и собранность в больших; повышенная возбудимость, необдуманная поспешность в действиях; однобокий способ мышления (если отрицаем, то напрочь); любовь к крайностям и противоречивость; чувство собственного достоинства (не даем себя в обиду даже по мелочи, но порой это перерастает в заносчивость). Мы так своеобразны, в нас столько намешено, что не может победить что-то одно. Русскому человеку порой проще договориться с представителем другой национальности, чем с соплеменником (друг с другом мы можем здорово пить водку и разгильдяйничать). И подчиняться себе подобным мы тоже не любим. Когда нами правят варяги или диктаторы, работаем лучше. А так для нас нет авторитетов. Едва ли не каждый в душе творец и знаток всего и вся. У нас в редакции за последние пару месяцев побывало несколько человек с масштабными, «принципиально новыми» разработками по переустройству общества. Талантливость – радость наша и горе. Талант, как я понимаю, – это плод неразвитости рациональной и развитости эмоциональной. А когда все талантливы и индивидуальны, технократическое, рациональное общество, которое россиян так манит своей устроенностью, построить невозможно. Кому наше разнообразие, переходящее в веселую, порой нарочитую и вызывающую расхлябанность не нравится, кто уже сыт всем этим по горло и хочет жить спокойно и сытно, тот, если получается, сигает за рубеж, где на один квадратный километр нет столько талантливых переустроителей жизни, зато вовремя вывозится мусор и никогда не отключают свет и воду… Россия и россияне сейчас проходят своего рода тест на возможность быть цивилизованными. В этой связи некоторые склонны рассуждать в том духе, что русские – такие же, как американцы, только вот социальные условия им всегда мешали. Таких мыслителей хочется спросить: а кто создает эти социальные условия? Господь Бог, что ли? Нет, Господь (или кто там есть на самом деле?) только сотворил людей с их неповторимыми чертами, а природа и условия жизни их развивают или выхолащивают. Поэтому мы – такие, какие есть, а янки – другие, генетически другие. Это переселенцы. С одной стороны, за ними история стран, откуда они вышли. С другой, склонность к переменам, которая, как мне показалось, у многих потомков мигрантов со Старого света сейчас несколько притупилась. Похоже, долгая и спокойная (я бы сказал – растительная) жизнь способна повлечь изменения и на генетическом уровне. Без борьбы за существование нация может расслабиться, потерять некий иммунитет и потихоньку начать деградировать. И наоборот, многие наши эмигранты, попав в новые условия, где им необходимо бороться за выживание, хорошо вписывались и вписываются в западную среду. Известно, что они имеют самое непосредственное отношение к американскому самолетостроению, компьютерным технологиям и даже к киноиндустрии Голливуда. В западной социально-экономической среде мы работать умеем. В состоянии ли мы создать нечто рациональное и действенное у себя? Верно ли, что теперь, после президентских выборов, в России нет никаких препятствий для того, чтобы сделать ее страной с полноценной демократией и рыночной экономикой? Не являемся ли мы сами главным препятствием на этом пути, сможем ли со своей самобытностью вписаться в рамки экономического, социального и политического здравого смысла? Попробуем ответить на эти вопросы в следующих главах.

3. «КОММУНИЗМ», В КОТОРОМ НЕ ХОЧЕТСЯ ДУМАТЬ

«А у тебя ванна протекает…»

Когда я жил у Боба, он разрешил вечером, когда льготный тариф, позвонить в Россию. При этом как-то понимающе-небрежно и одновременно по-доброму пошутил:
– Ну вот, позвонишь домой, скажешь жене «люблю», а она тебе сообщит, что ванна протекает или воды нет.
Боб как в воду глядел – во время разговора (связь с Америкой великолепная – мои друзья из других городов не верили, что я звоню из-за океана) Софья ничего не сказала, а когда я уже вернулся, сообщила, что в тот день действительно вызывала сантехника и нервничала.
Понимаю, что все технократические штучки, создающие в Америке невероятно приятную и комфортную среду, описаны до меня. И все же не удержусь и выражу свое восхищение тем, как маленькие бытовые хитрости позволяют человеку чувствовать себя достойно в любой ситуации. В Сент-Поле, например, есть переходы между домами. Зимой и летом можно ходить в костюме (есть отопление и, естественно, кондиционирование). В США, в отличие от России, сильно развита пищевая индустрия. Многие продукты продаются в магазинах в уже в готовом к употреблению виде. Иногда их надо только подогреть в духовке или микроволновке.
В стране не распространено центральное отопление. Чаще всего в доме или квартире своя автономная система нагрева воды, отопления и кондиционирования, которую можно отрегулировать в зависимости от индивидуальных особенностей хозяев. Но тут есть и минусы: накопительный бак горячей воды обычно не более 200 литров, что не позволяет использовать душ или ванную в течение длительного времени подряд несколькими членами семьи – нагреватель воды электрический или газовый, для нагрева всего объема воды требуется время. Климат на большей части США летом жаркий и люди привыкли принимать душ каждый день, Мне особенно запомнилась вода в Шорэвью – когда умывался, мыло долго не смывалось. Так бывает, когда вода очень чистая, а она у Марка с Сантией артезианская.
Одежду из-за жары американцы также постоянно меняют, из-за чего и стирает семья довольно часто. Во всех домах есть стиральные машины и сушки. Типичный штатовский дом насыщен бытовой техникой, в нем есть: стиральная машина, сушка, холодильник, телевизоры, видеомагниофоны, магнитофоны, микроволновки, машина для выпечки хлеба, тостеры и т.д. У некоторых моих новых друзей из Шорэвью все это куплено довольно давно, поэтому порой отличается размером от тех бытовых машин новых модификаций, которые начали продаваться в России в последние годы. О компьютерах и говорить не стоит. Они есть в каждом доме. Как рассказал при нашей встрече главный редактор газеты штата «Пионер-пресс», по Интернету он делает все покупки, ищет квартиру для съема перед поездкой в Вашингтон. А затем сделал прогноз, что примерно лет через 30 его газета в печатном виде прекратит свое существование, а останется только в Интернете. Чуть позже в Капитолии штата рассказали, что решается проблема бесплатного доступа в Интернет жителей небольших городков. С мировой паутиной, кстати, уже связано много курьезов. В полиции Шорэвью мне рассказали такой случай. Женщина отмечала с друзьями день рождения и потеряла сознание (говоря по-нашему – напилась). Друзья уехали и взяли ее ребенка на дачу. Когда мамаша очнулась, подумала, что сына похитили. И сразу сообщила об этом в Интернете. После того случая прошло два года, но до сих пор в полицию звонят из разных стран (даже из Австралии) и справляются о ребенке.
Америка вся на колесах. Если в большом городе еще можно передвигаться без машины, то в провинции без автомобиля нельзя. Нужно ездить на работу, отвозить детей в детский сад или в школу, покупать продукты и т.д. Дети после 16 лет стараются как можно быстрее получить водительские права, так как машина дает свободу передвижения и свободу от родителей. Если денег хватает, можно купить новую престижную машину, а если нет, то подержанную. Одно из визуальных впечатлений о США: в этой стране автомобили ездят гораздо быстрее (в Миннесоте они заправляются газом), и скорость не ощущается (самолеты, кстати говоря, тоже взлетают быстрее и круче, чем наши). Поэтому для жителей Шорэвью не составляет проблем махнуть на автомобиле за 20 километров в Миннеаполис. Когда под проливным дождем мчались на джипе Кэти в этот город, я вспомнил деревню Болдырево, в которой вырос и закончил восемь классов. Она тоже в 20 километрах от райцентра, но когда льет дождь, до нее и сейчас не добраться _ в конце ХХ века в этом тюменском захолустье нет асфальта…

Бабушки на колесиках

Новый в Америке человек замечает их сразу же. У нас такие древние старушки практически безвылазно сидят дома, а в США они активно передвигаются и путешествуют. Уже в нью-йоркском аэропорту Кеннеди я обратил внимания на пожилых бабулек, которые деловито ездят на таких микроавтомобильчиках на электротяге. При этом лица их спокойны и уверенны. В супермаркетах сплошь и рядом видишь инвалидов, передвигающихся на таких же тележках. А приходящие в магазин маленькие дети с радостью восседают на специальном месте, которое есть у тележек, в которые их мамы кладут покупки. Я в первый же день обратил внимание, что молоко, например, продается в Америке в пластмассовых канистрочках, которые после употребления сдаются, как наши бутылки. Наливая молоко (у канистрочки очень удобная ручка), все время вспоминал, что в России очень гордятся новой бумажной упаковкой молочных продуктов, которая сначала попадает в наши странные вонючие (особенно летом) мусоропроводы, а потом валяется на свалке…
Замечу, что американцы очень гордятся своими супермаркетами и любят их показывать иностранцам. Именно эта гордость и побудила Кэти уже вечером, в грозу вести нас в огромный магазин (а говоря по-русски – в культурно-досуговый комплекс) в Миннеаполисе. На входе нам выдали карту этого супермаркета, без нее в таком огромадном сооружении очень легко потеряться. Люди сюда приходят на целый день. Для детей масса аттракционов, особенно впечатляет гигантский зал, в котором кишат динозавры и прочие доисторические твари. В мооле (так называется эта система организации досуга) можно посетить китайское кафе, проявить пленку и т.д. В обычных маркетах, помимо продуктов, продается много товаров, включая чистящие средства, бумажную продукцию, предметы туалета и медикаменты, не требующие предписания врача. Это наиболее дешевые места для покупки бакалейных товаров, в них продаются все виды продуктов, включая мясо, фрукты и овощи, молочные продукты, а также консервы, полуфабрикаты и замороженные продукты. Находящиеся по соседству бакалейно-гастрономические магазины также удобны для покупки продуктов, но в них не предлагается столь широкий выбор, как в супермаркете, и цены выше. Продукты можно покупать также в небольших специализированных магазинах, в которых есть выпечка, продукты для гурманов и для национальной кухни. В одном из супермаркетов, в который едут за покупками со всей округи, я познакомился с менеджером Джимом. Он не без гордости сообщил, что у него овощи дешевле, чем на фермерском рынке. Поэтому все раскупается быстро, очень большой денежный оборот. Сходил я и на фермерский рынок. Там почему-то запоминается огромных размеров лук, а также то, что американцы не торгуются, как это принято у нас.

Ферма без… навоза

На другой день после посещения фермерского рынка мы поехали к фермеру Джону. Он рассказал, что на этой земле жили и хозяйствовали его дед и прадед. Они ничем особенным не отличались от других «сельских тружеников» штата. А вот их потомок, как я понял, стал для своих коллег почти что инопланетянином. В округе только мелкие фермы, голов по 30. А у Джона уже сейчас 1500 коров, скоро будет 2000. Такой грандиозный проект он реализует на пару со своим компаньоном. Когда хозяйство заработает в полную мощь, Джон и напарник станут самыми главными производителями молока в штате. Пока фермер гордо показывал свой коровник, я не мог сдержать улыбки. Парадокс, но «передовой опыт» по-американски очень напоминал наши советские фермы. Но вскоре мой скепсис улетучился – в самом проекте помещения для скота было предусмотрено столько, на первый взгляд, простых, но очень рациональных и полезных вещей, до которых в России почему-то не додумались. Именно не додумались, так как ряд ухищрений Джона (а проект коровника он придумывал сам) не требует никаких особых затрат. Я не буду утомлять читателей техническими подробностями, скажу только, что в помещении превосходная естественная вентиляция и система смыва и удаления навоза. Поэтому легкие коров чистые, это повышает качество молока. Окна закрываются во всем корпусе одним движением руки, их также легко открыть. Коровы не пасутся – значит, нет опасности, что съедят что-нибудь не то и испортят желудок. А Джон их потчует кормом, похожим на опилки – в этом коровьем салате 14 компонентов (кормов у Джона припасено на 18 месяцев, их ему продает другой фермер – у каждого своя специализация). У американских буренок обрезаны рога – чтобы не поранили друг друга. Обрезаны у них и хвосты. Как же они мух-то отгоняют, бедные, спрашиваю Джона. Он улыбается – мух у нас нет, так как кругом все чисто.
При нас началась дойка. Доярочкой оказалась 17-летняя школьница, подрабатывающая на каникулах (она получает семь долларов в час). Спину девушка не гнула, пол, на котором она стоит, отрегулирован так, что вымя коровы у нее прямо перед руками – только цепляй к нему доилку. Компьютер фиксирует, сколько дает молока каждая буренка. Если надои падают, выясняют почему, корректируют рацион. Средний надой на ферме – 12,5 тысячи килограммов в год. По сравнению с Россией это просто умопомрачительно (у нас три тысячи – это уже суперрезультат). А некоторые коровы Джона дают – я до сих пор не верю – 23 тысячи килограммов в год. Через 40 секунд после дойки молоко охлаждается (оно не соприкасается с воздухом, значит, в него не проникают бактерии) и попадает в контейнер-термос на колесах. Он заполняется за 10 часов, тут же приезжает машина и увозит молоко на завод.
Но сильнее всего меня, с детства видевшего российские скотопомещения и г… рядом с ними, поразило то, что на ферме Джона этого самого навоза нет вообще. Коровьи «лепешки» сразу же смывают и перекачивают по трубам в яму, в которой лежит гигантский мешок из специальной четырехмиллиметровой пленки. Вонючая жижа упакована в нем плотно, что не чувствуешь даже запаха. Она откачивается на поля фермера, выращивающего корма. А получаемый таким образом метан выходит по трубочке и тут же сгорает. Газ можно использовать для подогрева, но в этом нет необходимости. Джон с Аленой (она русская – читайте первую главу) хорошо нас угостили. Этот разговорчивый и веселый американец буквально излучал энергию и чем-то неуловимым был похож на русского. Скорее всего – своей рисковостью. Мы пожелали ему успехов.

Улыбки на пороге смерти

Хоспис в Сент-Поле в начале века основал Доминиканский орден монахинь. В России мне приходилось видеть, как умирают раковые больные. Всегда уходил из онкологии с очень тяжелым чувством. Направившись в американский хоспис, настраивал себя увидеть что-то тяжелое и безысходное. Перед тем, как пойти по комнатам, спросил монахинь, какой тон они выбирают для общения с пациентами. Ответ был удивительным:
– Главное требование к тем, кто здесь работает, – иметь сострадание и …чувство юмора.
Походив по хоспису, поговорив с людьми, я понял, что пропасть между нами отнюдь не технологическая, а человеческая, гуманитарная. Русский человек не поверит, но американцы живут в хосписе (проще говоря – готовятся к смерти!) с улыбкой на устах. И умирают тоже с ней. Уход из этого мира не сопряжен с безнадегой, выматыванием души. Общаясь с этими благородными старичками и старушками, я забывал, где нахожусь и кто они. Один сухощавый мужичок, очень похожий на моего родного дядьку Витю, покуривал трубку и, узнав, из какой страны к нему пожаловали, пошутил – мол, россияне продали нам Аляску, а теперь говорят, что продешевили. Я еще раз убедился, что главное в жизни – это настрой, твое отношение к происходящему. Мы, русские, и праздник порой способны превратить в наказание. А тут… Совсем больного дедушку, который уже не может сам двигаться, везут в ванную купаться, а он радостно улыбается. Монахини помогают этим людям понять, что смерть еще не конец, скоро они перейдут в другой мир. А в палатах стоят телевизоры и те, кто не может ходить, по ним смотрят службу в лютеранском храме при хосписе. Попадают в хоспис люди самого разного уровня, богатство здесь не играет никакой роли – милосердие не покупается. А затем я попал в дом престарелых. И, как это ни странно, именно в нем явственнее всего ощутил специфический американский запах чистоты – здесь, как и везде, стены, пол и потолки каждый день моют специальным раствором.
В этот чистый дом принимают с 55-ти, средний возраст живущих – 85 лет. Тенденция последних лет – увеличение числа желающих поселиться в этом последнем приюте – Америка стареет.
Основали богоугодное заведение в 1906 году 11 норвежских женщин. В нем тоже есть своя церковь, в которой служит лютеранский священник. Есть и свой магазин. Медсестрами работают волонтеры. Они в любое время суток прибегают по требованию пожилых людей, которых в доме 250 (женщин заметно больше – мужчины умирают в среднем на восемь лет раньше). В коридоре первого отделения есть доска объявлений, на которой сообщаются не дни рождения, а дни памяти. Старички умирают постоянно. Бывает, не успели принять, а человек уже отдал Богу душу. Однако самому старому постояльцу аж 109 лет. Кроме первого, бесплатного, отделения есть еще два. Второе – частично (25 процентов) платное, в него есть очередь. А в третье отделение – для богатых, которые полностью оплачивают свое пребывание в доме престарелых, в нем есть даже отдельные квартиры, владельцами которых являются сами бабушки и дедушки (одна из них показала нам свою уютную двухкомнатную обитель). Интересно, что меню для всех отделений одинаковое. Как мне намекнули, те, кто платит за себя сам, в душе презирают тех, кто живет в доме престарелых бесплатно и порой, завещая деньги детям, просит их у государства. Но за этим строго следят. Такая философия общества – платить за все самому (у нас она другая – как можно больше выпросить у государства). Поэтому просто исключены ситуации, когда состоятельный человек попадает в бесплатное отделение. Чисто русский вопрос об этом американцы поняли не сразу.

«Русские вопросы» о стариках

Я задал еще два русских вопроса. Спросил, образовались ли здесь какие-то новые семьи. Нет, ответили мне немного недоуменно. Видимо, и впрямь у нас к браку более эмоциональное отношение, сохраняющееся и в пожилом возрасте. А если рационально, по-американски, то действительно, нет особого смысла жениться или выходить замуж в пожилом возрасте, в доме престарелых. Это просто не очень разумно – зачем создавать своим детям проблемы с собственностью. Затем, помятуя о том, как у нас в России эмоционально, болезненно относятся к тому, что пожилые родители, имеющие детей, попадают в дом престарелых, я спросил у одной старушки, есть ли такая нравственная проблема у американцев. Она ответила просто: детям же надо работать, а про нее сын не забывает, регулярно навещает. Никто себя и близких не терзает: врач сказал, что надо в дом престарелых _ значит, надо, там квалифицированный уход. Если есть время и деньги организовать такой уход дома – пожалуйста. Дети иногда каждый день приезжают. Иногда вообще не приезжают. И это тоже считается нормальным. В этот момент я вспомнил Боба и Карэн, которые, как вы помните, родили в 40 лет. Вы можете себе представить, но люди, которые всю жизнь ждали детей, отдали их в трехмесячном возрасте в ясли: у них была боязнь что-то сделать со своими долгожданными детьми не так, а в яслях, они были уверены, с их чадами будут обходиться умело, профессионально. Вот это «профессионально» применительно к хрупким человеческим отношениям мне поначалу очень резало уши. А потом я для себя сделал вывод: чем менее развито общество, чем хуже в нем все устроено, тем больше возникает нравственных проблем. В технократическом же обществе все отрегулировано и решено до тебя. Бывает, что сами американские бабульки ездят из дома престарелых к детям. Побудут там, а потом говорят: «Я домой поехала». Тут у них дом, тут их поят и кормят…
Я смотрел на американских старичков, а перед глазами стояла бабулька, которую я навестил за несколько месяцев до поездки в Америку. В квартире стоял удушающий запах немытого тела и мочи. Родной сын снова забыл прийти к матери, он словно ждал ее кончины и освобождения квартиры. И дождался – старушка умерла, когда я приехал из США… Однако ее сын просто ангел по сравнению с теми, о ком недавно сообщила прокуратура Челябинской области. Дошло до того, что дети помещали своих престарелых родителей в психиатрические учреждения на частично оплачиваемый уход. Причем согласия от дедушек и бабушек не потребовалось, достаточно было волеизъявления их родственников. Это, констатирует прокуратура, не соответствует ни закону, ни нормам нравственности, поскольку надлежащий уход в силу объективных причин эти учреждения из-за отсутствия элементарных условий обеспечить не в состоянии. Коммерциализация медицины, уродливое подражание Западу уводит нас от наших ценностей, но не приводит к новым. Мы снова все извращаем…

Это кто там без страховки идет?

В Миннесоте утверждают, что в их штате – одно из лучших здравоохранении в мире. Это видно даже зримо – в Сент-Поле здания всевозможных поликлиник и больниц гордо возвышаются над большинством невысоких домов. Я побывал в региональном госпитале. Раньше он был собственностью правительства. 15 лет назад стал частным, но по-прежнему продолжает обслуживать людей самого скромного достатка со всей округи. За многих страховку платит государство, поэтому госпиталю выгодно лечить больных качественно. В Америке лечение становится все дороже. Общественность возмущается, реагируя на это, власти пытаются разработать меры по улучшению системы здравоохранения. Причем пытаются это безуспешно сделать еще со времен президента Трумэна. Билл Клинтон попросил, чтобы работу «курировала» его жена Хилари, четыре года назад это был один из предвыборных лозунгов. Но предложения правительства не прошли через Конгресс. Несмотря на это, часть программы реализуется. Двигают новую систему бизнесмены от медицины, приветствующие ограничение цен – чем дешевле страховка, тем больше пациентов вовлекается в программу (большую группу людей в одном месте лечить выгодно). Больным на выбор предлагают различные страховые планы – от дорогих до дешевых, причем между ними очень большая разница (страховка средней семьи в год стоит около пяти тысяч долларов). При этом не обходится без проблем: врачи обижаются: что это вы нам будете указывать, как лечить.
Многие американцы (20 процентов) не имеют страховки – рабочие люди, не получившие образование (у индейцев в резервациях свои госпитали). Есть специальная правительственная программа для незастрахованных, детей, матерей-одиночек и безработных. Но под нее подпадают не все. Ну, а если у пациентов с бумагами все в порядке, то они оказываются в белоснежном рае. Когда мы пошли осматривать госпиталь, на меня не надели никакого халата. Спросил, почему. Ответили, что это никому не нужный формализм. В родильном отделении запомнилась мама, у которой в тот день были обезболивающие роды. Она только что освободилась от бремени и уже успела навести макияж. В 60-е годы в Америке было модно рожать с помощью кесарева сечения (Жаклин Кеннеди делала это семь раз!). Сейчас доктора вставляют в позвоночник какую-то иголку (извиняюсь за непрофессиональное объяснение) и женщина внизу не чувствует боли. Но самое модное теперь в США – естественное рождение ребенка, мать должна чувствовать боль.
Запомнилось и детское отделение. Его спланировали и построили по-особому. У ребят спросили, каким должно быть их помещение. Чтобы небо было видно, ответили они. Так и сделали. В огромном холе теперь макет неба, оно меняется в зависимости от времени суток (кстати, когда я спал в бывшей детской комнате у Марка и Сантии, на меня смотрели с потолка симпатичные, не очень яркие и потому не назойливые звездочки). Есть в отделении живая трава и ручеек. А двери игральных комнат обязательно прозрачные – чтобы, не мешая детям, видеть их. В наших больницах такого нет. Мне захотелось стать американским ребенком и заболеть. Тем более что серьезно пострадавших, травмированных детишек в отделении очень мало. Почти исключены поверхностные ожоги – четко работает система оповещения дыма в домах. Доктора вспомнили, что последняя катастрофа произошла пять лет назад – тогда 12 человек пострадали из-за взрыва газа. В случае таких и прочих ЧП в госпиталь звонит служба 911 и ее мгновенно соединяют с врачом по профилю (где бы он ни находился), который сразу начинает давать квалифицированные советы.

Американский «коммунизм»

Социальная защита всегда была гордостью наших вождей. Но то, что делается в Америке, превзошло все мои ожидания. В этой стране активно поддерживают граждан с малым достатком и тех, кто не может заработать. Программу составляет федеральное правительство, в ней расписано кто и какую помощь получит. Она «опускается» на уровень штата и сразу же начинается финансирование. Непосредственное исполнение ложится на округа (это такие промежуточные административные звенья между руководством штата и городами, в штате несколько округов, у каждого свое название, я побывал в округе Рамзей, в который входит Шорэвью и сам Сент-Пол). Руководитель округа Тонни Беннет, бывший полицейский, который очень гордится тем, что в свое время его на этот пост назначил президент Джордж Буш, пояснил, что ту или иную помощь от государства получают от 15 до 20 процентов населения. (Говорят, один предприимчивый русский эмигрант умудрился получать сразу семь социальных пособий. В отношении к ним – водораздел между республиканцами и демократами. Первые выступают против того, чтобы бесконтрольно, по их мнению, раздавать государственные деньги.) Есть службы найма и профессиональной переподготовки, она выплачивает пособия лицам, временно не имеющим работы. Оказывается помощь нуждающимся семьям, особенно имеющим детей школьного возраста. Не забыты и одинокие матери. В стране даже наметилась тенденция, когда некоторые женщины стараются нарожать побольше детей, чтобы им помогало государство. Но тут есть одна существенная оговорка – деньги выплачиваются только тем, кто хоть что-то делает, такое положение введено недавно, с 1996 года. Пособие для матерей-одиночек немалое – 450 долларов в месяц (для понимания – плата за однокомнатное жилье _ 400 долларов в месяц). Если в семье есть дети, то сумма налогов, которые она платит, уменьшается на 1000 долларов в год (помните наш отмененный налог на бездетность?).
Людям с низким достатком государство дает сертификаты, которыми они могут рассчитаться с владельцами (В США тоже есть эрзац-деньги!) четырех домов, построенных на средства округа. В них живут 10 тысяч человек. Половина бюджета округа тратится на социальные нужды, это 200 миллионов долларов. Они направляются на финансирование: домов престарелых, домов для инвалидов (один американец, путешествовавший по России, недоумевал, почему не видел их на наших улицах), реабилитационных центров для наркоманов и пьяниц (их туда помещают через общество анонимных алкоголиков и суд) и другие цели. Социальная служба создана в 30-е годы, когда в Америке была депрессия, породившая много проблем. Нужна эта структура и сейчас, когда экономика достигает невиданных темпов роста. На пенсию в США выходят в 65 лет. Находясь на ней, пожилые люди получают либо фиксированную сумму (ее размер заранее оговаривается с работодателем и определяется, исходя из средней зарплаты и трудового стажа), либо индивидуальную (для этого подписывается специальный пенсионный контракт, в котором оговаривается ежегодное отчисление какой-то доли заработка – чаще всего 15 процентов– на банковский счет, доступ к нему открывается только после ухода в отставку). Госслужащим и военным выплачивают пенсии из правительственных фондов. Ветераны войны получают еще и персональные пособия. Не могу не подчеркнуть, что все эти «социальные завоевания» – плоды демократии и рыночных отношений. Чтобы было понятней, приведу несколько цифр. Аренда машины стоит в Америке около 19 долларов в день (у нас этой очень удобной услуги, наверное, не будет никогда – русский человек, не успев отъехать за угол, тут же заменит в машине детали), проезд в автобусе в больших городах стоит от одного до полутора долларов, в полторы тысячи обходится аренда квартиры в Нью-Йорке (в других городах, естественно, меньше), где-то 600 долларов в месяц уходит на питание. Кому это по силам? Судите сами: средняя пенсия в Штатах 70 тысяч долларов в год, 40 тысяч – годовая зарплата «простого» педагога, 50 тысяч получает репортер газеты штата.

«Приезжайте, я побил свою жену!»

Оказывается, в Америке есть многоженство. Нет, не везде, оно преследуется во всех штатах, кроме Юты, где живут мормоны. В стране есть и алименты. Но если у нас из-за инфляции и разных ухищрений их выплата почти превратилась в формальность, то в Штатах это реальные деньги, от перечисления которых скрывается половина отцов. Для их поиска есть специальные бригады, которые финансирует государство. Они пользуются общенациональной базой данных на недобросовестных отцов. Стоит тем где-то официально «засветиться» (получить права, например), как их сразу хватают. За уклонение от уплаты алиментов можно запросто сесть в тюрьму. Но больше всего меня поразила так называемая общественная инициатива «Семьи, свободные от насилия». О том, что насилие в семье очень российская проблема, говорить не стоит – в деревне я насмотрелся, как бабы убегают от мужиков, И в городах такие «разборки» считаются семейными делами, в которые общественность и государство практически не вмешиваются. Соседи слышат крики и молчат. В милиции, куда обращается несчастная женщина, как правило, советуют написать заявление участковому, который затем все тихо «урегулирует». В итоге, по данным специалистов, в нашей стране терпят супружеские побои (бьет – значит, любит) около четырех миллионов женщин. А в Миннесоте, части свободной Америки, где так ценится личная свобода, государственные органы активно вторгаются в семейные отношения, если там происходит насилие. Но прежде специальная служба активно ведет профилактику через школы, места работы, религиозные объединения, структуры здравоохранения и средства массовой информации.
Есть специальный телефон, по которому мужчина может позвонить и сказать, что он уже побил или хочет побить свою жену. И – удивительное дело! – американские мужики звонят! В службе округа (в нем 450 тысяч жителей) фиксируют около 500 телефонных звонков в год. В домах у янки на холодильниках висят специальные послания (такая картонка на магните, мне ее подарили, я привез и тоже нацепил на кухне), которые распространяют бесплатно. Они предупреждают, что распускать руки нехорошо. Одна американка рассказала: хотела, мол, поколотить ребенка, посмотрела на этот магнитик и руки опустились. Родители могут бить ребенка, не оставляя синяков. Если на них пожалуются соседи, на дом распускающих руки родителей приклеивают специальную бумажку.
Эта инициатива имеет очень широкую поддержку. На роботе, в фирмах и организациях, есть команда из добровольцев – женщина из примирительной комиссии и мужчина. Раз в год служба против насилия проводит сессии, на которые приходят и руководители фирм, они обязаны это делать, так как политика округа по отношению к этой инициативе очень уважительная. Неужели, спросил я, социальные институты, традиционно регулирующие человеческие отношения (церковь, школа и т.д.) уже не в силах что-либо сделать. Мне ответили, что все они действовали каждый по себе, а теперь их усилия объединены. Работа, как я понял, строится с учетом того, что по своей социальной природе американцы подвержены массовому влиянию в виде рекламных призывов и т.д. Русскому же человеку сколько о чем-нибудь не говори и не внушай – результат известен. И все-таки я убежден: причина агрессивности гораздо глубже. Быть может, она является следствием того, что янки всегда на людях демонстрируют отсутствие проблем и хорошее настроение. Жаловаться, находить в ком-то отдушину в этой стране не принято. Хотя считается, что у каждого американца должен быть свой психоаналитик. Однако, как показывает практика, чтобы заниматься психоанализом, недостаточно получить специальное образование, требуется своеобразный талант и огромный опыт. А раз этого нет, то у оставшегося наедине со своими проблемами и комплексами человека в какой-то момент происходит сброс негативных эмоций. И порой они совершенно, на первый взгляд, немотивированно выплескиваются в форме семейного насилия.
Если психоанализ пока неэффективен в Америке, то что тогда говорить о странах с общинным укладом, к которым можно отнести Россию. В начале 90-х годов принят Указ Президента РФ о психоанализе, но он на нашей почве не приживается – свои душевные переживания мы продолжаем лечить с помощью сорокоградусной. Отсюда и природа нашего семейного насилия…

Стандартные улыбки счастья

В домах, в которых я побывал, сразу привлекали внимание пренепременные детские фотографии на стенах. Глядя на них, я вдруг понял, что дети совершенно разных людей удивительно похожи друг на друга выражением лиц. Наверное, это и есть тот самый стандартный лик стандартного американского счастья. В школу и из школы детей Шорэвью возят тоже на стандартных (желтых) автобусах частной фирмы, которая очень дорожит своей «вечной» рыночной нишей. Все машины останавливаются и пропускают эти автобусы. Глядя на них, я вспомнил, как еще недавно у нас считалось почти открытием, достижением прогрессивного ума то, что один сельский руководитель вдруг понял, что в интернатах дети из небольших деревень отвыкают от нормальных повседневных забот и выделил специальный автобус, который стал ежедневно доставлять ребятишек из окрестных сел в среднюю школу.
В американских школах культивируется индивидуализм, понимание того, что учеба _ это его дело. Но дети есть дети, и они порой могут не выполнить задание. Их за это не …ругают. Все понимают: тому, кто не хочет учиться, в жизни будет сложнее. В нашей глубинке стимулом к учебе в основном является желание вырваться в более крупный город, «выбиться в люди». У них никуда выбиваться не надо – условия, стандарты жизни практически одинаковы в любом месте. Стимул, как я понял, у них практический – наработать максимальное количество знаний и навыков для будущей жизни. В этом, видимо, и есть принципиальное отличие наших подходов к образованию. В России школяров наполняют информацией, им приходится много запоминать. В Америке же чаще моделируют жизненные ситуации, при разрешении которых дети активнее впитывают полезную информацию, получая системное представление о мире.
Дети в американских семьях обычно долго с родителями не живут. Уже со старших классов школы они часто учатся в другом городе. Студенты колледжей и университетов тоже стараются не задерживаться родительском доме, они хотят быть самостоятельными. В стране порядка 3000 высших учебных заведений различного типа, они разбросаны по всей Америке. Поступить в них очень просто: сдал документы – и ты принят, не забывай только платить. Еще один принципиальный момент: нет единого обязательного курса лекций, каждый выбирает то, что хочет, а затем в дипломе будет записано, какой курс лекций прослушал тот или иной выпускник. Студенты часто меняют предметы, ищут то, что им по душе. Но когда найдут – идут очень глубоко. Могут, например, подробнейшим образом отслеживать ситуацию в какой-нибудь сибирской губернии России, знать, кто там был губернатором несколько лет назад и т.д. Студенты в массовом порядке подрабатывают – надо платить за учебу, питание и жилье. Тем, кто хорошо успевает, учебные заведения могут сделать скидку. У нас подход жестче – никаких скидок, ты либо бюджетник, либо платишь на полную катушку. Платят зачастую как раз малоимущие, а не богатые, как задумывалось… Вечерних отделений в американских вузах нет, однако график учебы гибкий, и занятия могут проводиться не только в дневное, но и в вечернее время. Особенно это характерно для старших курсов и аспирантуры, ибо дает возможность днем где-нибудь работать.
Естественно, вузы котируются по-разному. В США есть своего рода содружество университетов, увитых плющом (он растет долго – значит, это солидное учебное заведение со своими традициями). Проще всего устроиться на работу выпускникам Гарварда и Пенсильвании. Для этого достаточно подать свое резюме. Меня такой формальный подход слегка озадачил – а что если у блестящего денди с престижным дипломом несносный характер или он просто лентяй.
Больше всего родители боятся, что их дети отстанут от развития технологии. Мы разговорились об этом на одной из вечеринок. Я задал своим заокеанским друзьям свой очередной «русский» вопрос. Рассуждал примерно так: юные американцы очень зависимы от технологии, не будут они их знать – и карьера пропала. Видят ли родители реализацию потенциала своих детей вне технологий? Если нет, то как быть с одним из краеугольных принципов американской демократии – свободой выбора? Сидевший рядом эмигрант из России Дима только ухмыльнулся и на русском языке пояснил: «Они на такой вопрос не ответят. Они это не рефлектируют». Философия общества и та самая свобода выбора очень просты – выбирай из того, что есть. Как писал Айзек Азимов, человек сам футбол не придумает… Это очень принципиальный вопрос. Если выбираешь из имеющегося _ ты в обществе. Не хочешь этого делать – ты вне социума. Но жить отдельно нельзя. Это трагедия. Впрочем, американцы этого и не хотят. Они изначально смирились с обстоятельствами. А мы вечно что-то открываем. Вечно учимся на своих ошибках. Нам во все самим хочется дойти до самой сути. Нас даже заставляют делать выбор там, где человек его сделать просто не в силах (проголосовать за кандидата в президенты, например), так как не понимает, что происходит. Кто-то отказывается это делать и, оставаясь в своей стране, живет как бы в эмиграции. Такие люди не просто не участвуют в общественной жизни. Они не живут в России. Это ненормально. Кто-то спивается, уходит в наркотические иллюзии и в конце-концов переселяется в мир иной. А другие уезжают, физически гоня себя от неустроенности, непредсказуемости, неопределенности и от постоянной необходимости самому принимать судьбоносные решения. Я не знаю, какой вариант лучше – наш или американский. В безоговорочном принятии общественных правил игры, конечно, проявляется сила американской нации. Но не станет ли эта изначальная типичность в социальном, смиренность перед тем, что уже продумано другими (порой в Америке предусматривают такие мелочи, о которых у нас и думать не принято, это на самом деле расхолаживает), предпосылкой для остановки развития человека? Ответ на этот и другие «русские» вопросы – в следующей главе.

4. ИХ ПРАВО И НАШЕ ЛЕВО

За что судили лидера демократов

Недавно в Миннесоте прошел суд над лидером демократического большинства в сенате штата. Об этом мне рассказывали в прокуратуре, в суде и самом парламенте. Статья, по которой привлекали к ответственности такое значительное лицо, звучит грозно – использование служебного положения и государственного оборудования в личных целях (за достоверность цитирования не ручаюсь). Процесс был инициирован по жалобе сотрудника аппарата сената. Я заинтересовался этой темой и предвкушал узнать историю компромата по-американски. Но когда вник в суть, не мог не рассмеяться. Оказывается он «всего-навсего» звонил по служебному телефону по делам партии. С одной стороны, это, конечно, сугубо политическая возня, но, с другой, важен принцип неотвратимости наказания для любого лица за противоправный поступок. На этом фоне совсем по-иному смотришь на то, что здания Законодательных собраний регионов превращены, по сути дела, в постоянные партийные штабы. Мало того, говорят, законотворцы одного из регионов умудрились в парламенте даже баньку себе соорудить – чтобы приятнее было заниматься партийным строительством и заботиться о народе…
Я спросил в Миннесоте, есть ли в штате сенаторы с уголовным прошлым. Одного такого обнаружили, рассказали мне, и сразу отклонили его кандидатуру. Априори считается так: если баллотируешься, значит, совесть твоя чиста. Тут есть масса писаных и неписаных правил. Если американский «народный избранник» идет с каким-нибудь бизнесменом в кафе, то платит за себя сам – «халявный» обед ему может обойтись очень дорого. Но стопроцентной гарантии, что все депутаты чистые ангелы, дать, конечно, никто не может. Информация об избранниках и членах губернаторской команды есть в Интернете. Недавно электорат штата возмутило то, что их новый губернатор Джесси Вентура, используя служебное положение, пропагандировал собственную книгу. Любой гражданин может выступить против представителя власти, в том числе и на заседаниях комитетов сената. Обычно люди приходят в местный капитолий (здание «законодательного собрания» штата – уменьшенная копия знаменитого капитолия в Вашингтоне), когда обсуждается проблема, затрагивающая их интересы. Так было, например, когда решался вопрос о строительстве нового дворца спорта. В подобных случаях проявляется интерес и к телепрограммам пресс-службы сената. Передачи могут длиться часами, в один из таких дней – об этот коллеги из пресс-службы рассказывали с особой гордостью – у них был самый высокий рейтинг среди каналов, включая популярные общенациональные.
Я продолжал задавать свои «русские» вопросы. Один из них звучал примерно так: в Америке все продумано до мелочей, порой регламентация доведена до абсурда, что еще можно придумать в этой стране, какие законы принять? И узнал, что только за год проявлено более тысячи законодательных инициатив, за это время сенат голосует примерно за 250 документов. Зачем еще законы? Все течет, все изменяется, законодатель обязан быстро реагировать на изменяющиеся условия. Например, законодательство об оружии за последние два года изменилось не раз. Может еще поступить предложение – Америку постоянно сотрясают выстрелы в школах. В этом году, рассказали нам, сенату повезло – в бюджете была прибыль (сумма собранных налогов оказалась больше запланированной). Долго обсуждали вопрос, который в наших реалиях звучит просто фантастично: вернуть или нет деньги налогоплательщикам? Были предложения по их использованию, но большинством голосов склонились к тому, чтобы вернуть. Почему поступило больше денег, спрашиваю, неужели вы не умеете планировать? При слове «планировать» законодатели улыбнулись и ответили, что экономика штата стремительно растет, соответственно увеличивается и сумма налогов. Но при этом повышаются налоги так называемого целевого направления. Например, налог на бензин используется для строительства дорог. А деньги от продажи лицензий на рыбалку и охоту идут на восстановление того, что убивается. Это очень разумный подход, он хорошо перекликается с претензиями наших бизнесменов, которые часто говорят, что не желают отдавать налоги в общий котел, на потребу чиновникам и просят найти для денег адресное применение.

Дом, где вершится правосудие

В архитектурно низком Сент-Поле этот комплекс зданий смотрится внушительно. Сначала нам сказали, что идем в тюрьму, но затем, не выходя на улицу, мы попали сначала к прокурору, а затем – в зал судебных заседаний. Все расположено очень компактно и рационально – не надо, как у нас, перевозить правонарушителей с одного конца города на другой. Американская тюрьма делится на отсеки. В каждом есть общий зал, в нем подследственные и подсудимые встречаются и общаются, а затем возвращаются в свои камеры на двоих. Мы идем по тюрьме и про себя отмечаем, что в камерах в основном афроаамериканцы. Полицейские Марк Петтит и Джо Пэджет подтверждают, что их примерно 70 процентов. Много женщин, они сидят за домашние убийства, за наркотики, за взлом такси. Среди них немецкая девушка – когда закончится суд, ее депортируют. Есть среди обитателей тюрьмы и русские эмигранты. Правительство, от имени которого в суде выступает прокурор, должно убедить присяжных (этих 12 человек находят с помощью компьютера, они получают 30 долларов за день), что подсудимый виноват. Правила судебной игры жесткие – они все трактуют в пользу обвиняемого. «Но, – призналась прокурор округа Сьюзен Гэртнер, – если мы начинаем процесс – значит, уверены в победе». Получается, спрашиваю я, дела у вас могут долго лежать без рассмотрения – пока не найдете необходимых доказательств. Не нарушаются ли здесь права человека? Сьюзен улыбается и говорит, что на этот вопрос мне никто не ответит.
У этой энергичной и немного суховатой женщины в подчинении 40 помощников. Она гордится тем, что рассматривает самые сложные и опасные дела. Часто ли ей угрожают, спрашиваем. Оказалось, очень часто. Иногда протыкают шины, раздаются телефонные звонки с угрозами. Охраны у окружного прокурора нет. Как тогда правительство обеспечивает ее безопасность?
– Как правило, на прокуроров не покушаются. Наиболее вероятно, что муж поколотит.
– Вас колотил?
– Я не замужем, мне не страшно.
(Потом Боб, любитель немного посплетничать, рассказал, что Сьюзен живет с одним из чиновников штата и очень влияет на продвижение его по служебной лестнице.). Мы говорим о политизированности прокуроров. Поясняю, что в России это считается плохо, а она гордо называет себя политиком. Сьюзен говорит, что она не принадлежит ни к одной политической партии и не отвечает перед отдельными группами. Денежные лоббисты к ней тоже не подходят. А политик она в том смысле, что ее избрали на четыре года жители округа, пред которыми готовится держать отчет. Сьюзен не боится, что ее не изберут на новый срок. С работой у юриста с такой квалификацией и опытом (20 лет занималась следственной работой) проблем не будет. Она достаточно хорошо известна и может заработать частной практикой «в 1000 раз больше».
Судья Маргарет Марринен рассказала, что судья в Америке является менеджером, спикером процесса, задача которого – выстроить его так, чтобы у присяжных сложилась максимально полное представление по делу. Этому способствуют в том числе и первое слушание, этакая репетиции процесса, на одной из которых я побывал.
А Джим Хенкинс, общественный защитник от штата (всего их 46) гордится тем, что по незначительным преступлениям 90 процентов подсудимых признаются невиновными. На общественного защитника могут рассчитывать небогатые граждане – люди, которые работают в «Макдональдсе», в ресторане фаст-фуд и т.д.
Интересным мне показался и опыт создания так называемой альтернативной полиции в Шорэвью. Все началось с того, что полиция не обращала внимания на мелкие нарушения и подростков. Теперь с ними работают сверстники. Молодые ребята как бы рассматривают «дела» таких же молодых. Общественная организации отчасти выполняют функции суда, а точнее – помогает ребятам разобраться в их жизненных проблемах. Она же деликатно консультирует тех, кому нужна помощь (если, например, дети в 15 лет уже родили своих детей).

Индейцы: право на бесправие…

Ротарианцы упрямо не хотели везти нас в индейскую резервацию. Там, говорили они, нет ничего интересного, грязно. Там казино, с иронией сказал Стэн Мэйнен. И пояснил, что у индейцев есть такая присказка: «Белые отняли у нас землю, теперь мы отнимаем у них деньги». Казино, как я уже замечал, в штате Миннесота запрещены, но резервация – это как бы другая страна, ее жизнь течет по своим правилам. Мои американские друзья улыбаются: если докажешь, что в тебе течет какой-то процент индейской крови, можешь получать какие-то проценты от прибыли этих игорных заведений.
Нежелание пускать нас в резервацию напомнило застойные времена, когда приезжающие к нам американцы хотели посмотреть не на парадную Россию, которую им запланировали, а на какие-то задворки. Зато сейчас мы показываем иностранцам все по полной программе. В Екатеринбурге, например, их обязательно свозят на мафиозное кладбище с мраморными надгробиями в рост покойных авторитетов, а потом – к памятнику жертвам репрессий.
Возможно, не пуская нас, янки не хотели, чтобы мы рассуждали о том, что индейцы не имеют права голоса на выборах – в резервациях, суверенных территориях, они живут в другом правовом поле. Поэтому индеец никогда не сможет стать президентом США, страны, расположенной на его исторической Родине. Для того чтобы выдвинуть свою кандидатуру, коренной житель должен отречься от своих корней, расплавиться в знаменитом американском котле, то есть стать стандартным янки, изредка вспоминающим, какого он роду племени. Для индейцев это неприемлемо (я с ними все-таки встретился, но не в резервации). Резервации разных штатов объединены в ассоциации, которые координируют их политику. Несколько лет назад они активно заявляли о своих правах. И обратили на себя внимание общества. Поэтому сейчас в Америке мода не только на латиноамериканские фольклорные песни, но и на индейскую культуру – активно распространяются их песни, элементы украшений, вещи. Хотя, как мне призналась профессор университета Миннесоты Лиза, американских детей не интересует, что было в их стране до прихода белых. Я побывал в индейском музее, где сразу же поразил священный для индейцев запах жженого шалфея (после американских кондиционированных помещений он сразу же ударил в нос), а национальная музыка только усугубила необычные ощущения. Мне рассказали, что горящим шалфеем эти племена очищают помещения от скверны. Одна индейская принцесса приехала как-то в Москву, поселилась в нашей гостинице и решила очистить номер от духа проституток. Сразу же сработала на дым пожарная сигнализация. Прибежали наши люди, наорали на принцессу и выселили ее за нарушение правил. Мы все пытались узнать индейцев на улицах, но, как правило, принимали за них мексиканцев. Гордые дети своей земли продолжают не любить общество и цивилизацию белых. Они не признают 4 июля (национальный праздник Америки – день принятия декларации о независимости) и все события американской истории толкуют по-своему. Например, один из эпизодов, когда белые в страшный холод раздавали «аборигенам» одеяла, они понимают так: их хотели заразить. Было время, индейских детей насильно забирали в белые школы, чтобы они быстрее ассимилировались, становились цивилизованными людьми. Индейцы считают, что так разбивали их семьи, преемственность поколений и традиции. Сейчас уже никто не пытается их ассимилировать. «Краснокожие» ненавидят белых и считают, что они настолько задавлены, что белые уже никогда не смогут с ними рассчитаться. Это очень опасно сжатая пружина когда-нибудь может распрямиться…

Свобода без мнения

Американцы гораздо живее и интереснее при личном общении. Но становятся скучнее, когда речь заходит о чем-то социальном и политическом. Эти сферы они априори не очеловечивают, сводят их суть к простым и понятным схемам, от которых стараются не отступать. (Эту манеру быстро перенимают эмигранты, приехавшие в Америку 18_30-летними. Через три-четыре года они вообще перестают читать газеты – и русские, и американские: ребятам «все ясно»). По общему мнению русских людей, поживших какое-то время в Штатах, обычно с американцем через пять минут разговора возникает стена. Он начинает высказывать не собственное суждение, а принятое, прочтенное. Если он либерал – значит, за аборты, если консерватор – против. И никакая попытка пробиться сквозь стену не приводит к успеху. Янки продолжают играть в понятный им футбол, где надо поступать строго по правилам. (Интересная такая демократия получается: люди рассуждают, ориентируются в проблемах на обывательском уровне, не глубоко, но именно на это их мнение ориентируется власть. Нам, россиянам приводят в пример западные демократические порядки, а рядовые люди цивилизованных стран и слышать ничего об этом не хотят, морщатся от одного упоминания слова «политика»). Парадокс, но Америка, страна, в которой превыше всего ценится свобода человека, держит этого самого человека под тотальным невидимым прессом. Американцы, которые очень ценят свою частную жизнь, предпочитают не думать о том, каким государственным зонтиком она укрывается. Их свобода по своей природе изначально …несвободна – в той мере, в какой несвободны резвящиеся малые дети, опекаемые заботливыми родителями. Может, среднестатистические американцы и есть малые дети, а совсем не расслаблено-деградирующие типы, какими я назвал их в предыдущих главах? Ответа на этот вопрос у меня нет. Зато есть понимание: для них культура то, что мы считаем цивилизацией. Это очень принципиальный водораздел, через который, боюсь, мы не перейдем никогда. Мы хотим быть собой не только в частной жизни (по большому счету, в России само понятие частной жизни только начинает формироваться), но и во всех других сферах. Нам постоянно надо проявлять, выражать себя, как бы смешно порой это ни выглядело. (Возможно, на это толкает российская традиция, когда многие хорошие вещи делаются не благодаря системе, а вопреки, в силу неудержимой талантливости людей.) Тем более сейчас, когда правила демократической игры в футбол у нас только формируются. И каждый норовит вписать в них свою строку – у нас ведь все специалисты не только в обычном футболе, но и политическом. Многим из наших это просто надоедает и они не видят никакого другого выхода, кроме отъезда туда, где все давно сформулировано и понятно.
Чтобы вся нация восприняла правила игры с государством, они, эти правила, должны быть созвучны ее духу. Американцы свои правила оценили давно. Мы либо ничего не воспринимаем, либо пробуем, примеряем на себя все подряд, и потому до сих пор не знаем, что из цивилизованного для нас органично. А в самом деле – что? Неужели мы и впрямь являемся не страной, а этаким большим полигоном для обкатки чьих-то политических фантазий? Пока в России задаются такие вопросы, будут и писатели, которые ищут на них ответы. В Америке же, на мой взгляд, настоящих писателей почти не осталось. Они называют писателями тех, кто, например, в пресс-службе сената сочиняет информации о его работе (в капитолии штата мы долго выясняли истинное значение слова «писатель» в Америке). Когда же в обществе все устроено, душа начинает лениться. Поиск смысла жизни и истины стимулирует только неустроенность.

Закон для нас – «узкое место»

В Америке русский человек сразу сталкивается с проблемой поведения в присутственных местах. Привыкшие у нас к «демократии» и «свободе личности», россияне не понимают такого, например, «формализма», что курение в общественных точках в этой стране запрещено. Нельзя «смолить» в лифтах, туалетах, в автобусах, метро и других видах транспорта, а также на всех внутренних авиалиниях. Нарушители нещадно штрафуются. Курение также запрещено в некоторых кафе, ресторанах и поездах, в ряде помещений, где написано «Non-smoking». Более того, в «свободной стране» не разрешается употреблять алкогольные напитки на пляжах, парках, а также на улицах. В ресторане, баре или ночном клубе официанты не подают алкоголь тем, кто уже нетрезв… Кто ведет себя по-другому, не мирится с такими пустяками, тот становится для окружающих потенциально опасным. Как тут не вспомнишь героя книги «Над пропастью во ржи» Джером Д. Селинджжера Холдена Холфилда. В свое время он был воспринят американцами как «управляемый изнутри» в мире тех, кто «управляется другими». Общественная ситуация, в которой живое слово, самостоятельное суждение или поступок казались актом отваги или просто безумием, приучило американцев реагировать на все, что не совпадает с официальной линией.
Они могут спокойно и легко сказать – у нас свободная страна, так как уверены, что найдется мало чудаков, которые захотят действовать не по правилам. Это непродуктивно. Поскольку у нас не выработаны такие общие правила, то нет и осознанной привычки следовать законам, формулируемым на их основе. Об отношении русских к праву наши мыслители пишут давно, но в жизни ничего не меняется – мы остаемся такими же широкими натурами, которым тесно, узко в сугубо юридическом «стойле», натурами, склонными «решать вопросы» более простыми, левыми путями. Не влияет на нас ни смена экономического строя, ни видимый каждому вред от такой расхлябанной жизни. Не влияет, поскольку наше паталогическое, генетическое стремление словчить, срезать угол, обмануть друг друга и закон оказываются сильнее. По иному и быть не может, так как наши привычки формировала сама жизнь. Не так давно разводящей и устрашающей силой была партия, КГБ, ГУЛАГ, еще раньше – наместник Бога на земле царь, губернаторы, городовые. Но никак не судебная система. А сейчас, когда мы через слово как заклинание произносим «правовое государство», все по-прежнему решает не закон. Людям ничего не втолкуешь, пока они будут знать, что власть живет по своим правилам. Поэтому россияне не боятся нарушить законы. Столыпин в свое время сказал: «Либеральные реформы возможны в России только при ужесточении режима». Законы могут быть либеральные, но их соблюдение должно стать безжалостным. Демократия возможна только там, где есть постоянная, без аврала и чрезвычайного положения ответственность всех слоев общества за свою судьбу, за судьбу своей страны. Готовы ли к такому наши люди? Могут ли они по-взрослому, без принуждения и «аппарата насилия» отвечать за свою судьбу?
«Оптимисты» говорят, что в России никогда не будет правового государства. Может, оно и к лучшему? Задал я себе этот «провокационный» вопрос, а однозначного ответа не нахожу, так как понимаю – мы настолько странные, мы попадаем в такие уникальные ситуации, которые никаким законом не предусмотришь. Любая его статья будет казаться несовершенной, догматичной и однобокой перед нашей широтой и непредсказуемостью. В западной же жизни люди, ситуации более типичны и предсказуемы – удобны, если хотите, для закона, для правового государства. А мы продолжаем все разрешать кто по справедливости, а кто – по понятиям… Тут, именно тут объяснение нашего правового нигилизма. Кому это надоедает, кто устает так жить, тот уезжает, ибо понимает, что предсказать что-либо в нашей стране не сможет и сам Господь Бог… Один дипломат, уже 15 лет живущий за пределами страны, при встрече в Женеве признался, что при подлете к Шереметьево-2 у него всегда повышается давление, ибо он не знает, что его ждет через несколько минут.

Кто наивнее: русские или американцы?

В Миннесоте очень колоритный губернатор Джесси Вентура, бывший борец, снимавшийся в фильмах (я видел его в «Хищниках» вместе со Шварценеггером). Его избрали в основном молодые люди на волне протеста против скуки и застоя в «высших эшелонах» власти штата _ прежний губернатор Вильям Сэллесес был спокойным тихим человеком, мы с ним познакомились в «Ротари-клубе» и он любезно предложил звонить ему, если что потребуется. Вентура же заставил интересоваться политикой даже тех, кто к ней всегда был равнодушен. Студенты становились в очередь к урнам для голосования. В Миннесоте теперь шутят, что кто-то голосовал за демократов, кто-то – за республиканцев, а кто-то – за борьбу.
Новый губернатор оправдывает надежды тех, кто отдал за него голоса. Экономикой ему заниматься нет нужды – она и так растет как на дрожжах, «Отопительный сезон» даже на «севере» США сугубо символический. Вот и резвится этот высокорослый парень, эпатирует публику. Постоянно нападает на журналистов, обещая их «давить колесами». Судит турниры по борьбе, во время которых из его уст вылетают далеко не губернаторские выражения (на Вентуру подавали в суд – мол, первое лицо штата не может зарабатывать никаким иным способом, но выяснилось, что он судил по воскресеньям и бесплатно). Газета «Пионер-пресс» написала, что через насилие, связанное с борьбой, формируется сомнительный образ лидера. В ответ Вентура стал кричать, что эта газетенка не будет выходить в его штате. Дурак, возмущались жители Миннесоты (из моих знакомых особенно негодовал Боб). Наивные люди, думал я, они почему-то подходят к политикам с человеческой меркой. Мы-то давно уже не верим в саму возможность того, что они могут быть нормальными. А потом мне стал смешон свой нарочитый цинизм, ибо, если разобраться, то эта наивность, эта простая и ясная мерка и есть самый главный гарант демократии.
— Почему губернатор так не любит прессу? – спросили мы помощника Джесси Вентуры Джона Воделе.
— Тут есть доля здорового юмора, – ответил он. – Губернатор все время подкалывает людей, подшучивает над ними. В ходе работы веселится. Он спонтанен в своих действиях, но если захочет – общий язык найдет со всеми. Он вообще известный в мире человек. Есть даже мысль двинуть его в президенты.
– А как у него с женщинами? – я задаю уже не «русский», а «американский» вопрос, навеянный «овальным сексом» Билла и Моники. Джон (у этого парня простая такая сорочка, но, как мне объяснили, есть на ней один значок, делающий ее в несколько раз дороже, это такой американский шик, намек на состоятельность) отвечает:
– С женой они живут 25 лет, все у них замечательно.
И, тем не менее, среди женщин популярность Вентуры выше, он для многих из них этакий мачо, крутой мужик. Но, как мне кажется, гораздо интереснее то, что губернатор не является ни демократом, ни республиканцем. Он создал и возглавил партию реформ. Это третья политическая сила, которая, не исключено, еще скажет свое слово на федеральном уровне. Но уже сейчас можно сказать, что громила Вентура отчасти переиначил политическую карту Америки. Глядя на его «проделки», я продолжал думать о том, какая между нами пропасть. Если в благополучной Америке выборы – это игра, то у нас все, что с ними связано приобретает то карикатурные, то грозные оттенки. Выборы губернаторов и мэров превращаются в сражение не на жизнь, а на смерть или пародию. Те, кто у власти, и те, кто хочет их свергнуть, очень много думают не о деле, а о том, как бы повыгоднее выглядеть перед людьми. Кто-то начинает интенсивно плясать и играть в спортивные игры (на фоне массы нерешенных проблем это выглядит как неуместное ребячество), а кто-то каждому своему шагу через послушную прессу пытается придать судьбоносное не только для области, но и для России (!) значение. При однобоко развитой экономике, ориентированной не на человека, при неразвитых правовых, демократических традициях по-иному пока и быть не может. Поэтому насчет того, какие избиратели более наивные – наши или американские, я точного ответа тоже не знаю. Один известный журналист-международник на мой вопрос не колеблясь ответил: «Конечно, наши наивнее. У американцев же огромный опыт демократии». Если бы все было так просто. Сила и слабость русских в том, что они не умеют относиться к начальству спокойно: его либо любят, либо ненавидят. С одной стороны, россияне считают, что все политики воры или дураки. А, с другой, они так истосковались по человеку, которому можно поверить, что оставалось только найти такого героя. Именно в этом – истоки феномена Владимира Путина, который за семь с лишним месяцев из мало кому известного чиновника стал президентом огромной страны.

Как мы извращаем либерализм

Чиновник в России больше чем чиновник. Он был и остается главным проводником интересов государства, к которому мы привыкли относиться эмоционально, либо любить, либо ненавидеть. Раньше, до «демократических реформ», по иному и быть не могло – государственная служба была одновременно и служением идее, считалась престижной. Государственные чиновники являлись носителями этой самой идеи. И вот им сказали: государство – это нечто вроде жэка, вы – наемные работники, обязанные обеспечить людей теплом, водой, светом и т.д. Ваша главная обязанность – выполнять законы, а что вы при этом думаете, что чувствуете – никого не волнует. Казалось бы, все это очень здорово – наконец-то в России возобладал нормальный «цивилизованный» подход. Но на то она и Россия, чтобы все, что на Западе имеет знак плюс, оборачивать в минус. С одной стороны, общественный контроль над государством, его институтами нужен. Но россияне очень быстро начинаем пинать то, чему еще вчера поклонялись. В том числе и чиновников. Вы думаете такой «цивилизованный» подход поставит их на место? Эти люди привыкли жить с заветной мыслью, что они – вершители судеб, носители высшей морали и идеологии. А их вдруг низводят до какой-то прислуги. В качестве компенсации такого унижения даже самый скромный, по-настоящему служивший идее чиновник начинает думать в первую очередь не о Родине, а о себе. А выборы губернаторов и мэров только усугубляют у него ощущение временности.
Государственная служба раньше была носителем некой объективности, стабильности. Сейчас же у государственного руля то одна команда, то другая (особенно это проявляется на уровне регионов), каждая смена рулевого чревата общественно-политическими сдвигами. Государство стало отражать крайние точки зрения. И во весь рост встала главная российская проблема – раскол общества на так называемых коммунистов и демократов. Несмотря на обилие карликовых партий, у нас, по сути, всего две партии. Это хорошо. Но и тут мы видим карикатуру, причем очень жестокую, на западное общество, У них партии разные, но цели, ценности одни. У нас же – раскол, битва не на жизнь, а на смерть…
Разрыв так глубок, что спокойствия не будет еще долго. Он создает постоянные предпосылки для конфликтов. Это порождает неустойчивость, неуверенность. Неуверенные в своем будущем чиновники начинают воровать. Неуверенные финансово-промышленные группировки стремятся быстрее выжать соки из предприятий и перевести деньги за рубеж. А простые люди, насмотревшись на это, начинают всех их тихо ненавидеть и, кто может, оформлять документы на выезд за рубеж.
Какие мы – таков и рынок, такая демократия. Если человека долго не кормить, а потом дать много еды – заболеет. Так и с либеральными ценностями. В нашей стране на них накладывается особый отпечаток. Выборы губернаторов и мэров пока привели не к торжеству демократии, а к тому, что много чиновников просто плохо делают свою работу – они все время готовятся к «часу икс». Те, что у власти создают под грядущие выборы женсоветы, рабочие движения и т.д. А стремящиеся их свергнуть просчитывают, сколько стоит вожделенное кресло, и ищут деньги. Создают газеты, телеканалы, какие-то сомнительные структуры, в которых молодые ребята с философским образованием гордо именуют себя политическими консультантами и радуются самому факту выборов – это их хлеб. На местном уровне появляются свои олигархи, держащие в руках прессу и жаждущие власти. (Печально, что журналисты продаются денежным мешкам с какой-то поразительной легкостью, «клюют» на деньги так, словно завтра им не потребуется самое главное в журналистике – репутация.) И, конечно же, и обороняющиеся, и готовящиеся к атаке вынуждены идти на смычку с сомнительными «денежными мешками» (с легальными деньгами выборы не выиграешь). Некоторые криминальная авторитеты через разных посредников умудряются финансировать выборы. За это им разрешают шалости даже на государственных предприятиях, И горе тому следователю, кто пошел по их следу. Порой думаешь, что иной мотивации к государственной службе, кроме возможности урвать от общественного пирога, просто нет. Если нет идеи, нет высокой оплаты, то остается одно – прорваться к дележке и прихватить что-то себе. В декларациях о доходах чиновники и «новые русские указывают скромные цифры, а, с другой стороны, известно, что они приватизировали или построили. Словом, выборы в нашей стране не являются демократическим инструментом соревновательности и отбора, а обнажают всяческую грязь. Вот она, цена российской демократии! Раньше «во главу угла» всегда ставился государственный интерес. Сейчас в неформальном кругу над тобой дружно засмеются, если заговоришь о приоритете такого интереса, ибо государство все настойчивее ассоциируется с бритым затылком. Иначе и быть не может, если управленческий руль «приватизирует» то одна, то другая группировка, а страна превратилась в рыхлое образование разношерстных регионов. Недавно избранный президент Путин, делая попытку поставить их в одну шеренгу, впадает, как мне кажется, в другую крайность. Есть стойкое ощущение, что деление страны на семь частей – это ненадолго, что через время все вернется на круги своя. Mы все время что-то меняем и исправляем, преодолеваем и готовимся жить хорошо. Так проходит жизнь целых поколений…

Если мы выше государства…

Либеральные политики России уже не первый год безуспешно пытаются внедрить в сознание среднестатистического россиянина мысль о том, что права и свободы личности должны быть превыше государственных интересов. Я думаю, что безуспешность здесь, как ни странно, только на пользу. Мы остаемся сами собой. Если в той же Америке говорится о приоритете личности, то все понимают, что при всей своей безусловности он все-таки ограничен – есть ряд моментов, где гражданину нет необходимости доминировать – в сфере безопасности страны, например. Наше же сознание рассматривает приоритет личности не через призму цивилизованного партнерства человека и государства, а буквально: если личность в приоритете, то это должно быть ее стопроцентная диктатура. Если при таком подходе среднестатистического россиянина поставить выше государства, то ничего не изменится. Демократии не прибавится, а хаоса – да. Наши демократические реформы в реальном воплощении то и дело извращают саму суть демократии, и понимание этого провоцируют отъезд «за бугор» еще сильнее, чем советская дурь. Но те, кто предлагает в практику общественной жизни абстрактно верные, но нереальные решения, похоже, этого просто не осознают.
Да, плохо, когда униженные люди служат государству. Но ничем не лучше, если униженное государство начинает прислуживать охамевшим от открытых возможностей шариковым. Пока наше национальное самосознание находится на очередном распутье. С одной стороны, Россия утратила свои традиционные основы, когда какая-то однородная сила (православие и государство либо партия и государство) задает тон всей жизни. С другой, в стране невозможно воплотить западную (рациональную, правовую) формулу отношения государства и личности. Привыкшее жить в понятной системе координат большинство не может понять, что между личностью и государством должны быть отношения не по схеме кто выше и кто ниже, кто хозяин и кто слуга, а партнерские, на основе права. Пока нет понятной всей системы отношений, мы так и будем громаднейшей страной третьего мира, как бы при этом ни надували щеки. Механическое создание демократических институтов в стране с особым, принципиально отличным от Запада менталитетом еще ничего не решает. Главное в демократии – не выборы, а в экономике _ не частная собственность. Главное – те люди, которые выбирают и владеют. Главное – демократично или нет управляют потом страной и обществом, грамотно или нет распоряжаются собственностью. Гитлера, кстати, тоже выбирали…
Выбранные лидеры обязаны тем, кто финансировал их выборы. И управляют они с оглядкой на финансово-промышленные группировки. Иного, когда на инородную почву высаживают западные ростки, и ждать не приходится. Хорошие культуры при этом гибнут, а всяческий сорняк прет _ не остановишь. На юбилей одного района области собралась разношерстная публика. В одном углу – прокурор, в другом – сомнительные авторитеты со значками депутатов. Один из них очень душевно спел: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались…»
Как, скажите, ко всему этому должен относиться нормальный гражданин? Естественно, такой порядок вещей не вызывает у него патриотических чувств. А ну вас с вашей грязью куда подальше, думает он, и начинает либо заниматься чем-то добрым и обывательским (многие люди у нас ведут растительное существование при всех режимах), либо хлопотать о визе и паковать чемоданы. В обоих случаях он … патриотичен, ибо патриотизм в этой ситуации уже в том, чтобы сохранить свое здоровое начало, не дать втянуть себя в такую неприличную систему отношений. И все-таки бегство – это не тот выход. Истинный патриотизм предполагает не уход от ситуации, а какие-то иные действия. Какие? Об этом в следующей главе.

5. С ЧЕГО КОНЧАЕТСЯ РОДИНА…

Глубинка, из которой не убегают

Недавно я побывал на вечере встречи выпускников в своей школе (райцентр Абатский в Тюменской области). Мы собрались вместе через 20 лет. Долго общались, каждый рассказал о себе. Оказалось, что многие в родном районе не живут – одноклассники осели в Тюмени, Омске, Уфе, Челябинске, на Украине. Все чего-то достигли. Если бы мы и выпускники других лет остались на малой родине, она, наверное, не была бы такой потерянной. Но в глубинке считается нормой, когда проявившие себя в чем-то стремятся во что бы то ни стало уехать в город. По большому счету, это ненормальный порядок вещей.
В Америке я тоже гостил в глубинке. И понял, что там таких мест не стараются убежать, «выйти в люди». Американцы просто живут в своих маленьких городках как люди! Зачем куда-то бежать, если у человека с рождения уже все есть, если качество жизни в американской «глубинке» и в мегаполисах практически не отличается? И никакой тебе борьбы за идеалы и принципы, за лучшую долю…
Местный патриотизм американцев начинается не с народных песен и танцев (у нас нет фольклора, как бы оправдываясь сказала мне Сантия, есть только ковбои), не со слезливо-эмоциональных песен про «деревню мою, деревянную дальнюю» и тем более – не с «раньше думай о Родине, а потом о себе». Патриотизм в Штатах, как и все в этой стране, сугубо практичен и удобен. Жители штата Миннесота гордятся тем, что у них самый высокий процент детей, закончивших школу, самый высокий средний доход на душу населения, одно из лучших здравоохранении в мире. Люди активно подключаются, когда власти решают вопросы, затрагивающие их интересы. Все заседания комитетов сената штата открыты для общественности. Любой может прийти и выступить. Пресс-служба выпускает и рассылает журналы о деятельности местных законодателей. Вся информация об их деятельности есть в Интернете. Избиратели могут узнать, как голосовал избранник. Внести свои предложения в закон. То есть люди и власть находятся в постоянном взаимодействии, они не разделены, не противопоставлены друг другу, как могут подумать некоторые наши толкователи сути взаимоотношений личности и государства. Более того, можно даже сказать, что в Америке в некоторых моментах народ и «партия» едины. Придя в мэрию Шорэвью, я попал в …досуговый центр. Он расположен в одном здании с городской властью. Тут и шикарный бассейн с пальмами (именно в него Билл водит своих дочек, заплатив за год символические 150 долларов), и спортивный зал, и небольшой детский сад. Есть даже столовая, в которой бесплатно кормят пожилых горожан. Прийти в нее может любой (у нас в подобных случаях людей еще недавно сортировали по уровню пенсий, начиналась путаница, возникали обиды). Если у дедушек и бабушек нет денег, они тут, в досуговом центре, могут их взять, но, как мне пояснили, ни у кого такой необходимости не возникает. Если старики живут одни, за ними наблюдают через полицейский центр коммуникации (чтобы не случилось так, что умер – и никто об этом не знает), на квартиру пожилому человеку звонят ежедневно. У нас же о смерти одинокого пенсионера люди порой узнают, когда его тело разлагается и из квартиры начинает неприятно пахнуть…
Чукчи завидуют жителям соседней Аляски, которые волею судьбы оказались совсем в другом мире. При опросе населения Курильских островов большинство высказалось за присоединение к Японии. А калининградцы, говорят, втихую мечтают стать кенигсбергцами. Земля, где человек несчастен, становится для него нелюбимой…

«Расслабленное» лицо местной власти

Образ российского мэра стандартен: волевой, готовый ко всему мужчина. И хотя некоторые главы могут побегать по футбольному полю, попеть и поплясать на встрече с избирателями, все понимают, что в критические минуты они могут собраться и снова стать экстремальными управленцами советского и постсоветского типа, полностью поглощенными «вечными» городскими проблемами. А мэром Шорэвью оказалась такая спокойная, домашняя тетя, похожая на соседку или на попутчицу в общественном транспорте (это меня несколько сбило с толку, что даже не запомнил и не записал ее имени). Была первая половина дня, но наша беседа проходила спокойно, мэра и ее помощников никто не донимал экстренными вопросами. Когда я сказал, что в России для мэра такого маленького городка утро – это время, когда он должен пропустить через себя и развести массу проблем (это наша «традиция»: пока не пробьешься на самый верх, вопрос не решится), американцы только улыбнулись. У них все вопросы решают те, кто за них отвечает и никому в голову не придет согласовывать что-то текущее с высшим руководством муниципалитета. Каждый город в США выбирает свою систему самоуправления. В штате Миннесота их несколько. В Шорэвью избираются несколько советников и мэр, они разрабатывают план развития города и предлагают его депутатам. После его одобрения начинается реализация, которой непосредственно занимаются 75 человек, работающие в аппарате мэрии по контракту.
Городские власти поддерживают постоянный контакт с избирателями. В отличие от России, где местные «вожди» любят создавать свои газеты и мелькать в них каждый день по любому поводу (не пишется разве что о посещении мэром туалета), в американском провинциальном городке издают специальный журнал, который раз в три месяца (!) бесплатно доставляют в каждый почтовый ящик, не создавая видимость подписки по демпинговым ценам, как у нас. Естественно, так действовать позволяют финансы. Ими в мэрии Шорэвью заведует остроумная и серьезная Джин Хиппала. Под ее началом 10 человек. Они ведут бухгалтерский учет, расчеты между городскими департаментами, оплачивают работу нанятых сотрудников и все нужды городского хозяйства. Рассылают населению счета за использование канализации и воды. Отчитываются за строительство всех глобальных проектов – парков, дорог. Когда составляют финансовый отчет, приглашают независимых специалистов, которые обеспечивают его объективность. Общий бюджет 20-тысячного города – 12,5 миллиона доллара. Основной приток денег в казну городка дает налог на недвижимость. Как признаются американцы, иногда городские власти разрешают на строительство там, где это не желательно (в исторической части города, например), но нужны поступления в бюджет, вот и закрывают глаза на спорность некоторых частных объектов. После общения с Марком (напомню: он сумел каким-то образом занизить официальную стоимость своего дома) пытаюсь намекнуть, что казна города, видимо, теряет от таких хитростей. Мне сразу дают понять, что попытка влезть в «святая святых» – процесс оценки стоимости – малоперспективна. Есть, говорят, три оценщика, которые это понимают, для остальных вся эта процедура – темный лес. Что ж, в этом, наверное, своя мудрость. Помимо налога на недвижимость в городе введен целый ряд других сборов: налог с водительских права (собирается раз в год), с разрешения на строительство дома, на собак, кошек (они, кстати говоря, не должны быть кастрированными, как во Франции). Все средства от этих налогов остаются в городе. Самые долгосрочные проекты в Шорэвью связаны с ликвидацией дефицита воды и строительством дорог. Они планируются на 50 лет (!) вперед. Услышав это, я вспомнил, как мы с псевдолиберальным гиканьем и свистом осмеяли пятилетние планы. В городе, как и на уровне штата, нет дефицита бюджета, но есть другая проблема – куда деть деньги. В бизнес, в отличие от мэра Москвы Юрия Лужкова, в Штатах бюджетные средства вкладывать не могут – нельзя. Но в Шорэвью всегда находят, куда их потратить. Как правило, излишки направляют на строительство дорог. Выбор компании, которая будет их возводить, проводится по рекомендации людей. Заказ мэрии получить довольно выгодно. Отдел жилищно-коммунального хозяйства выдает разрешения на строительство частных домов (муниципального жилья в городе нет), следит за соответствием предложенных проектов нормативам. На нем же – ответственность за правильность подключения водоснабжения. Интересно было узнать, что в Америке тоже есть жалобы населения в местные органы власти. Только, в отличие от России, янки жалуются не на муниципальных служащих, а «стучат» на соседей – в тех случаях, когда, например, у кого-то что-то от дома отваливается и угрожает безопасности окружающих.
Что такое для вас патриотизм, большая и малая Родина, спросил я у руководителей и сотрудников мэрии. В ответ ожидал услышать если не пение гимна, то все равно нечто прочувствованное, на грани патетики (начитался перед поездкой, что все американцы чуть свихнутые на своем патриотизме). Но мне ответили на этот вопрос как-то приземленно. Янки очень сильно привязаны к месту, где родились, выросли и живут. Оно для них является родиной. А большую Родину они воспринимают только тогда, когда она делает что-то полезное для их городка. Когда, например, на Шорэвью налетел ураган Торнадо и поломал многие дома, город восстановили только благодаря своевременной помощи от штата и федеральных властей. Именно в такие моменты возникает ощущение единства, большой страны. После этого и гимн США, который ритуально поют перед каждым заседанием горсовета, депутаты исполняли с большим чувством. На другой мой вопрос янки ответили, что работать в мэрии престижно. Люди относятся к ним хорошо. Так началось опровержение еще одного расхожего представление россиян об американцах, которые де настолько свободны, что плевать хотели на всякие власти.

Можно и без чиновников

Во время гостевания в Шорэвью я успел поучаствовать в субботнике по-американски, на котором молодое поколение «Ротари-клуба» строило детскую площадку для игр в районе, где живут неблагополучные семьи. (Неблагополучная семья – это когда у ребенка есть только папа или мама. Живут они тоже в своих домах, по российским меркам очень даже хорошим). Мы собирали то, что наши дворостроители называют паутинкой, только в России это неуклюжая железная штуковина (маленькая рука ребенка не может обхватить толстенные железные прутья), с которой дети часто падают и получают увечья, а в Америке – легкая изящная конструкция, которую может собрать даже непрофессионал. Рядом расчищали место для других аттракционов. Пока «субботничали», нас снимала местная телекомпания. В конце телевизионщики попросили нас полминуты махать раками и улыбаться. Позже, когда вернулся в Россию, Эйди по электронной почте сообщила, что площадка открыта. Попутно рассказала, что успешно развивается программа «Жилье для человечества». Получена налоговая поддержка, чтобы дома, построенные волонтерами, продавать по более низкой стоимости неблагополучным семьям. (После этого добровольные благотворители получают налоговые послабления и для своего бизнеса.) Одно из приятных «открытий» в Америке – это широкое вовлечение волонтеров в общественно полезные дела. Они не только заботятся о «малоимущих» (решил взять это слово в кавычки, чтобы разделить наших и заокеанских бедных людей), но и активно, заинтересованно помогают полиции. Доброжелательный и улыбчивый дедушка Майк, с которым мы познакомились на первой вечеринке у Марка, во время войны был военным полицейским. И сейчас пару часов в неделю приходит на службу. Таких как он в округе 250 человек, их возраст – от 18 до 84 лет. Они «работают с населением», все время на подхвате у стражей порядка. То есть, на местном уровне нет разницы между общественным и государственным. Стало досадно, что у нас все чаще начинают слепо делить мое и не мое. Сила любой страны как раз в единстве личного и муниципального, государственного. Делить их – это все равно что расщеплять ядро атома. Высвобождаемую при этом энергию можно направить на благие цели, а можно и сотворить взрыв. Похоже, он у нас прогремел. И, как ни странно, только взрывы в Чечне и Дагестане помогли вновь подтолкнуть друг к другу государство и человека. Другой миф (о том, что в Америке человеку наплевать на государство, что это антогонисты, что права человека превыше прав государства) тоже в итоге не выдержал проверки. Такое представление создали верхогляды. Вполне осознанно подчеркиваю: в Америке полное единство личного, муниципального и государственного. Но при этом они не отождествляют образ страны с чиновничеством, как это было и, к сожалению, пока есть у нас.

Патриотично то, что полезно

Я побывал на еженедельном обеде ротарианцев Сент-Пола. Поразила некоторая чопорность происходящего – руководство клуба сидело за отдельным столом, на возвышении, в этаком президиуме (бывал на неформальных посиделках наших, советских, коммунистов, но даже они до такого деления не додумались). А вначале все стоя спели «Боже, спаси Америку». После такого торжественного начала я не мог не продолжить разговор о патриотизме. В ходе его окончательно убедился, что у американцев чисто практический подход к этому понятию, которое мы по инерции продолжаем считать сугубо политическим. Если у нас патриотизм ассоциируется с самопожертовованием, то у них, не воевавших на своей территории, само это понятие имеет более легкий, не такой кровавый и драматический привкус. Они патриоты того, что дает им возможность хорошо жить здесь и сейчас. Суть демократического общества в том, что древо общественной жизни растет из земли, а не спускается с заоблачных высот, как было все последние годы у нас. Руководители американских регионов не просят деньги на насущные нужды в вышестоящих инстанциях (доблесть наших местных лидеров порой в том, чтобы «поползать в Москве на брюхе» и выпросить денег). Они собирают их сами на своей территории, а к помощи прибегают только в экстренных случаях. Люди стоят на земле и смотрят на мир спокойными глазами. Они политизированы не на общенациональном, а на региональном уровне. Чем выше вверх, тем больше несовпадений. Вашингтон американские провинциалы порой считают чужим городом. Именно в нем интересы государства иногда не совпадают с интересами рядовых граждан. Чаще тогда, когда, федеральные власти посылают американских солдат в какую-нибудь горячую точку. Войну в Югославии, например, прогрессивные американцы (чтобы понять очевидную вещь в этой стране, надо быть более продвинутым, чем все) считают пижонством Клинтона (о реакции на нее обычных граждан – в следующей главе). И тем не менее «зомбированные» своим национальным патриотизмом янки дружно поют гимн и всячески выказывают любовь к своей родине (это делается порой так нарочито, что становится предметом дружеских насмешек людей из других стран). На причале на реке Миссисипи я поднялся на пароход, чтобы просто сфотографироваться. Проходя через него, увидел то, что у нас до недавних пор называли «красным уголком». Сразу бросился в глаза стенд, на котором имена всех президентов выведены «вечными» буквами. А у нас, если ушел человек из власти – тут же снимают его портреты и отовсюду вымарывают имя. Сегодня подзаработал на одних выборах, завтра – на других. Продажность политических прихлебателей считается теперь нормой.
Не так давно в «Челябинский рабочий» приезжали моряки-дальневосточники с атомной подлодки «Челябинск». Когда журналисты начинали им рассказывать о криминализации государства, о коррупции, подводники останавливали: ничего не хотим знать, мы служим Родине, выполняем свой долг. Такое поведение сейчас встретишь не часто. Многие уже привыкли обходиться без Родины, в их сознании она занимает место этакой Золушки. В разговоре о судьбе России они больше отшучиваются. Их существование какое-то растительное, бесцельное. Мотива в их душе нет, осталась одна мотивация. Таким людям тоже ничего не стоит перебраться за океаном.

Со стороны любить Россию легче

Россиянину надо непременно что-то потерять, чтобы оценить и полюбить. Не зря же многие мыслители, патриоты жили за рубежом. И создавали умозрительный образ Родины. А родина их – вот она, убогая криминальная и еще больше непредсказуемая. Человек же (не только осмеянный советский, а любой) любит как раз устойчивость и предсказуемость. И он рвется на Запад из страны, в которой этого нет, хотя у него к «этой территории» есть чувство, подобное любви, граничащее с безнадежностью.
Советское государство давало предсказуемость. И многие диссиденты и симпатизирующие им чувствовали себя в нем, в этом «жутком тоталитаризме» собой, могли проявить свою индивидуальность, выразить протест. Сейчас многие из них в замешательстве – как ни выступай, ни протестуй – никого ничем не удивишь и внимания к себе не привлечешь. А обыватель видит, что теперь нет ничего более неустойчивого, чем государственные структуры. На таком фоне всепоглощающая ирония и новомодная нелюбовь к государству прут, как сорная трава после ливня. В итоге у нас никак не оформится неноменклатурный человеческий  патриотизм. Власть восторга не вызывает. Оппозиция тоже, только у нее другой знак. Раз в оппозиции псевдокоммунисты и прочие истеричные лже-патриоты, думающие люди – обыватели в хорошем смысле этого слова, интеллигенция и молодежь – не желают попадать в их компанию. После трагического раскола страны на белых и красных это главная проблема – быть патриотом России без надрыва, истерики и шовинизма. Говорят, высшая нравственная доблесть – уметь быть добрым и справедливым, когда тебе трудно. Тихо любить родину сложнее. Вот мы и любим тихо – в том смысле, что даже слов у нашего гимна до сих пор нет. Но эта тишина какая-то пугающая. Без слов хороша только карикатура…

Державная любовь к Отчизне

Развею еще один стереотип: в армию в США никто особо не рвется (в стране нет обязательной военной повинности). В нее чаще попадают молодые мексиканцы и афроамериканцы. Эйди Викстром мне рассказала, что некоторые молодые люди «играют в солдатиков» – в воскресенье, как у нас выражается молодежь – «для прикола», надевают военную форму. И никто американским парням не долдонит, что его великую страну защищать почетно и обязательно. Но, похоже, нынешним российским политработникам (или как там их правильно сейчас называют?) все сложнее работать с новобранцами. Любовь к Родине у россиянина всегда подогревало то, что его страна большая и сильная. Одно слово – Держава. «Передовая общественная мысль» постепенно внесла сумятицу в неокрепшие русские мозги. Кому-то выгодно считать, что идеология державности противоречит правам человека. Любовь россиян к большой и (до недавних пор) неделимой родине преподносится как нечто ущербное и чуть ли не варварское. Некоторые считают, что страна наше достигла огромных размеров, возвеличила себя за счет унижения многих народов. И Россия уже стала как бы стыдиться своей мощи. И все чаще выглядит этаким инфантильным гигантом.
Многим непонятно, чего хочет страна, не принадлежащая четко ни к западно-европейскому, ни к азиатскому вектору. Многие ждут ответа на сакраментальный вопрос: «Куда смотрит двухглавый орел – в Европу или в Азию?» Между тем, особенность России как раз в том, что для нее органичны и европейское и азиатские начала. Это ее цивилизационная особенность, которую не хотят понять ни западники, ни славянофилы наших дней. Пока нет спокойного понимания специфики своей Родины, осмысленной любви россиян к своей стране ждать не приходится. А в неопределенности жить тяжело, даже если ты богат. Сознанию некомфортно, когда «передовая общественная мысль» знай твердит: государство должно быть слабым, какая разница, где жить – в большой стране или в маленькой, скукоженной до размеров нескольких областей (договариваются и до этого), главное, чтобы права человека не нарушались, чтобы личность была выше государства, чтобы было сытно и весело. Тут вообще не хочется что-либо говорить. Хочется сразу схватиться либо за наган, либо за чемодан…
Россиянин не хочет, чтобы у него отнимали его государство, он привык жить в стабильной стране, и потому он сейчас потянулся на Запад, что видит, находит там пусть не привычную для него, но все-таки устойчивость. С наличием таковой ему внутренне комфортнее. Наш человек имеет потребность верить. Тоталитарное государство, строя свою идеологию, это понимало. Америка в этом смысле – тоже тоталитарное государство. А Россия до сих пор не может родить национальную идею, и только из-за этого теряет своих людей. Стоит признаться самим себе: наша страна не родит идею и будет как кукушка продолжать подбрасывать своих детей на воспитание в другие страны до тех пор, пока не перестанет попугайничать и не начнет строить жизнь, опираясь не на схемы, а на жизнь, патриотизм нормальных людей. А пока эти самые нормальные люди не полюбят Родину, ее будут домогаться всякие экстремисты. У россиянина нельзя отнимать Державу, Государство. Оставшись без них, он превратится в ничто и захочет примкнуть к чему-то надежному за океаном.

Где же он, демократический патриотизм

Утратив тоталитарный патриотизм, мы не научились и не скоро научимся демократическому. Сейчас многим россиянам до своей страны нет дела. «Простые» люди все силы бросили на выживание, интеллигенция и так называемый средний класс живут как обыватели – украшают свое жилье, путешествуют, ходят в театры, проводят всевозможные фестивали и т.д. Говорить Родине и патриотизме в их среде – моветон. Страну они больше поругивают и безнадежно-лениво завидуют тем, кто сумел уехать на Запад. Если выгорает – мигом уезжают сами. И куда, подскажите, людям, любящим Родину, податься. К политикам? А если не хочется вставать под красные, коричневые или полосато-криминальные знамена, если хочется любить Родину без экстремизма и «антитеррористических операций», то возникает глубочайший дискомфорт. Если твой патриотизм не востребован, если нет ощущения, что «мой труд вливается в труд моей республики», то остается либо уехать, либо замкнуться в себе…
Можно смириться с циничным и ироничным отношением к чему угодно, но только не к Родине. Если позволительно жить, не задумываясь о патриотизме, то наши люди так и живут. Все чаще и чаще склоняюсь к мысли, что в России невозможно найти цивилизованную национальную идею. Наше сознание постоянно готово к конфликту, к борьбе, к какому-то мазохистскому самоистязанию (у нас и классики литературы этому учат, Лев Толстой, например, считал, что человек должен страдать и метаться). Если на Западе стремятся обойти острые углы, то мы все стремимся обострить (характерное выражение лица западного человека – расслабленное, спокойное, а у нас – волевое). Мы словно не понимаем, что «вопросы решать» можно иначе, не обязательно через стычки и кровь. Все друг от друга заражаемся этой варварской воинственностью и в бесконечной «борьбе за это» теряем силы. (Сие качество проявляется в самых неожиданных местах. Например, русские евреи в Израиле более бескомпромиссные, чем местные, они большинстве своем – 75 процентов – выступают против возвращения Голанских высот в обмен на мир.) Без веры в Бога и Родину мы дикие, нет в наших отношениях любви. Как это ни странно, но при всей воспетой русской душевности, которой очень гордимся, мы сейчас стали злыми и недобрыми людьми. А наша неустроенность и бедность еще больше усугубляют эти черты. Как человек, родившийся в сибирской деревне, могу сказать: представление о том, что село – это нравственная опора страны, сейчас становится глубоко ошибочным. Там теперь очень часто нет любви, ее душит зависть, забитость и тупость…
Не хочется, но приходится соглашаться с тем, что у нас все (не только плохое, разрушительное, но и хорошее) пока может быть только «внедрено» (идиотское по своему смыслу слово) через насилие. Иного в России, к сожалению, пока не дано… До нашего деформированного сознания никак не дойдет, что сильное государство необходимо не для угнетения личности, а как раз наоборот, что на свете нет ничего выше, ценнее человеческой жизни. Это, если хотите, и есть национальная идея. Но куда нам!!! Мы крутые, мы едко смеемся над «наивными» правозащитниками и с маниакальной настойчивостью отщепляем их от государства… Говорят, свободу человека должны обеспечивать многочисленные общественные институты. Они у нас создаются. Но свободы все равно нет. Ее не будет до тех пор, пока у человека не появится ее внутреннее ощущение единства собственного достоинства и достоинства государства. Скоро ли такое будет? Честно говоря, не знаю. Природу человека невозможно изменить. Неужели мы такие навсегда?… Неужели наша доля в том, чтобы бежать от себя в страны, где нас поставят в один ряд и просто не дадут проявлять свою «дикую» индивидуальность? Ее потерю мы переживем, разменяем на комфорт и устроенность, стабильность и веру в будущее. Все ради детей. А здесь, в России, нас пока объединяет только война и смерть. (Вместо человеческого патриотизма новоявленный президент Путин стал навязывать силовой.) «Простые» людей чувствуют себя униженными и обманутыми. Общество раздроблено, между социальными группами почти не осталось взаимопонимания. В этом смысле идея многопартийности (когда партии выражают интересы различных социальных групп) может еще более усугубить раздробленность общества, породить конфронтацию уже не просто между властью и народом, а между отдельными слоями общества. Что из всего этого получится, трудно сказать. Ясно одно: цивилизованная национальная идея, если она все-таки возможна в нашей стране, должна вызреть в гуще народной жизни, в тиши кремлевских кабинетов ее придумать невозможно. Даже если для этого привлечь самые лучшие национальные умы и проштудировать весь мировой опыт.

Кровавая память

Как заметил известный исследователь Центральной Азии Лев Гумилев, каждый известный науке облик народа несет в себе не только печать окружающей среды, но и накапливаемое прошлое, формулирующее стереотип его поведения. И если мы хотим избежать недоразумений, то надо знать биологию, историю и психологию своей нации. Непохожесть отражает связь человеческих популяций с окружающими их ландшафтами, которые составляют среду обитания, дают пищу и даже формируют эстетические и нравственные ценности. Пожалуй, самый главный парадокс Америки в том, что в ней каждый народ, большой или малый, раскрывает свои непохожие таланты, но страна от этого не рассыпается, а, наоборот, проявляет себя как единое целое. У нас же, кроме административных обручей, ничего толкового, объединяющего пока не вызревает, ибо мы опираемся на свой исторический опыт, а он у нас помнит в основном завоевания, расширение территории и т.д. Некоторые мыслители (кинорежиссер Александр Сокуров) предлагают русским отказаться от исторической памяти, точнее от той ее части, которая связана с войной и завоеваниями, полагая, что достоинство нации определяется не наличием побед в войнах и количеством полководцев. Но возможно ли вообще такое сомоотречение? Боюсь, что нет. Наше сознание просто не воспримет этого – как это, возмутимся мы, наши деды это завоевали, а потомки пустят все на распыл?! В наших головах пока невозможно уложить мысль о том, что важно качественно обихаживать каждый клочок своей земли, а не засорять гигантские территории. Чтобы россияне это поняли, надо каждого свозить в западную страну. Или насаждать нормы быта, необходимые для любого общества (западного, восточного и т.д.) сверху, что вообще абсурдно. А при нашей изворотливости еще и чревато всяческими извращениями. Говорят, развитость страны визуально определяется наличием ночью электрического света и отсутствием бродячих собак. Введи какая-нибудь международная организация официально такие стандарты, мы бы сразу осветили все улицы и передушили собак (шариковых, славу Богу, в России и сейчас хватает) – и больше бы ничего делать не стали. Однако абсурда абсурдами, но в практическом преломлении без определенного просвещенного насилия все-таки не обойтись, тем более что русские все еще по привычке склонны доверять государству и плевать на «мнимые» свободы. Когда наш народ не чувствует жесткой руки, он теряется. Поэтому люди приветствовали появление Путина. И все же это не значит, что свобода нам противопоказана. Между государством и обществом должны быть взаимоприемлемые правила игры. Сейчас они утеряны.

Мы снова материал
на стройке «светлого будущего»

Говорят, единственное, что объединяет русских сейчас, после распада СССР, – это желание заставить иностранцев уважать свою страну. Но, повторюсь: мы все еще не знаем, как возродить ее былое величие на новой основе. Простое провозглашение «цивилизованных» ценностей не способно освободить нас от предрассудков и пагубных привычек. До тех пор, пока жизнь огромной страны будет зависеть не от производства, а того, как успешно мы обмениваем газ и другие дары своей земли на Его величество доллар, промтоварный и продовольственный ширпотреб, о качественно иной роли в мире не может идти речи. Но, похоже, мы так увлекаемся, что порой напоминаем хрестоматийных туземцев, отдающих слитки золота за безделушки. И пока россияне стараются изображать из себя западных людей, на самом Западе на них смотрят как на подростков цивилизации, которые любой демократический принцип могут довести до абсурда. По большому счету, Россия никогда не была готова к созданию государства европейского типа. Вся ее история _ это своего рода волны сначала принятия, а затем отрицания либерализма. Сколько ни пытались наши западники, начиная с Петра I, превратить Россию в «правильную страну», — итог известен. Такие попытки впрыгнуть в «чужие штаны» далеко не безобидны. До поры-до времени они сходили с рук, но сейчас страна успела очень сильно подточить столпы, на которых всегда стояла – государственность, державность, патриотизм, а рядом не возникло никаких других органичных подпорок. В итоге все стало рыхло, не выстроено. Никто никому и ни во что не верит. У народа отняли пусть странную, трижды абсурдную и нереальную мечту о светлом коммунистическом будущем. И пока не дали ничего равноценного взамен. Мы опорочили идею коммунизма, теперь с таким же успехом порочим идею капитализма. Хорошо жить, вкусно есть – это не мечта для великой страны (тем более что и этого сплошь и рядом нет). Война на Северном Кавказе, сплотившая на какое-то время часть нации, – это тоже не идея, а предпосылка для ее воссоздания на новой основе. Тем, кто будет формулировать политическую и человеческую доктрину страны хотелось бы еще раз напомнить фундаментальные азы: ни дореволюционный, ни советский человек не разделял Родину и государство. Он всегда испытывал потребность осознавать себя частью чего-то целого, большого – Родины, идеи, Бога, Родина была для него матерью, а государство – отцом. Государственная власть была сакральной. Российский человек относился к ней как к силе, которая отвечает в его жизни едва ли не за все. Не думаю, что надо огульно считать эту особенность нашего самосознания ущербной. То, что раздражает некоторых либеральных мыслителей, образовалось не вдруг, оно сформировалось на протяжении веков, когда гражданин постоянно находился под властью гражданина-Левиафана. И государственная власть воспринималась главной силой, а все остальное – экономика, наука, культура и т.д. – как бы приложением к ней. И народу, и самой власти такие отношения казались разумными и необходимыми. Малейшие попытки поставить народ выше государства превращались в анархические проявления «свободного» русского духа, в известный всем бессмысленный и беспощадный бунт. Изменить нам свое сознание, а по большому счету – генетическую память, в одночасье невозможно. Мы не в силах сделать немыслимое сальто в сторону и встать рядом с западными странами, которые, как ни обидно это признать, по уровню своего цивилизационного (но не культурного) развития ушли далеко вперед. Кто не соглашается с этим, кто не чувствует корневой связи с родиной, тот уезжает. А те, кто хотят принести пользу нынешней России, остаются. И многие из них понимают, что уважительное отношение к стране своих граждан возможно только при уважении ее на международной арене. Можно ли его возродить? Об этом в следующей, заключительной главе.

6. ПЛАНЕТА У НАС ОДНА

Этот рашен очень страшен?

На нашу страну и ее представителей в мире очень часто смотрят через призму отрицательных стереотипов (главный: Россия – страна воров и лентяев). Они навеяны не только средствами массовой информации и кинофильмами невысокой пробы, но поведением россиян за рубежом. Неприятное соприкосновение с негативно-ироничным отношением к себе я остро почувствовал в Женеве в октябре 1999 года. Опьяненный дневной прогулкой по этому удивительному городу, шел в корпункт РИА «Новости», к его заведующему Алексею Липовецкому. Женева – одновременно один из центров мира (в ней расположена штаб-квартира ООН и управление Верховного Комиссара ООН по делам беженцев, по приглашению которого я и приезжал в Швейцарию) и небольшой провинциальный городок (что-то около 160 тысяч жителей), который легко обойти пешком. Я прокладывал себе путь по карте, время от времени спрашивая у любезных женевцев (в основном это французы), верно ли иду. Зная, что они понимают по-немецки, представлялся германцем, они приветливо улыбались и корректировали мой путь. В какой-то момент почувствовал, что бреду не совсем туда. На улице стемнело, прохожих почти не осталось. В одном из дворов увидел, как две мадам прогуливают собаку. Попытался заговорить. Но контакта не получалось – они не понимали мои объяснения ни на немецком, ни на английском. Я разволновался и зачем-то начал рассказывать, что приехал из России, с Урала.
– Русский? Рашен? – оживились женщины. – Ха-ха-ха! На здоровье!
Что удивительно, но все иностранцы – будь то американцы, англичане или жители Швейцарии – произносят это легендарное «на здоровье» с поразительно одинаковым акцентом. Того и гляди, слово станет интернациональным, понятным во всем мире, так же как испанское «мачо» (крутой мужик). Скажешь с ироничной улыбкой на губах «на здоровье» – и всем ясно, что речь идет о русских пьяницах…
Прошу дам позвонить Липовецкому по мобильному телефону (В Швейцарии он уже тогда был у всех) в надежде, чтобы он им объяснил, куда мне идти. После недолгих переговоров они указывают дорогу. Дома за ужином Алексей достал бутылочку красного швейцарского вина и мы продолжили наши беседы о русских в мире – мой собеседник долго жил в Канаде, часто бывал в США…

Американский мировой «пупизм»

Россияне привыкли видеть на карте мира с одной стороны Северную и Южную Америки, а с другой – Евразию, Африку и Австралию. Американцы же смотрят на мировую географию принципиально по-иному. В центре их карты мира находится, естественно, Америка, а Евразия, разорванная на две части, помещена по краям. Такой вот американский мировой пупизм…
Говорят, Зигмунд Фрейд считал Америку большой ошибкой. Не знаю, что имел ввиду знаменитый психиатр. Могу лишь предполагать: возможно, он считал, что психологически американцы в чем-то не совсем похожи на людей, которых принято считать нормальными. Чем больше человек переживает трудностей, тем взрослее и серьезнее он становится. Американские же обыватели, повторюсь, – это большие наивные дети из хорошей семьи. Они искренне не могут представить, что и их страну можно не считать самой главной в мире и не любить. Им нравится спрашивать приезжих об Америке и слышать в ответ восхищение. В какие-то моменты мне казалось: эти люди и знать ничего не хотят о том, что есть какой-то другой мир. (В аэропорту Кеннеди таможенник долго удивлялся, что один из пассажиров не знает английского языка. Он и подумать не мог, что кто-то не знает языка ТАКОЙ страны.) И уж тем более янки не могут представить, что дети из «плохих», малоразвитых «семей» их тихо ненавидят.
Если продолжать географический уклон, то можно сказать, что философия американского общества действительно во многом определяется местонахождением этой страны. США граничат всего с двумя государствами – с Канадой и Мексикой. Остальной мир для обывателей Штатов далек, они отделены от него океаном. Россия же граничит едва ли не со всем миром, соприкасаясь в том числе и со многими недружественными странами. Естественно, нам не небезынтересно знать, что происходит в смежных государствах, нас постоянно беспокоит, не идет ли оттуда угроза. Американцев же глобальные вещи мало волнуют, они обдумывают сугубо земные дела – как дети пойдут в школу, как уменьшить налоги и т.д. На это ориентируются и средства массовой информации. Перед моей поездкой за океан один знаток Америки сказал парадоксальную для россиянина вещь: мол, в то время как в нашей стране все с болью в душе следили за бомбежками НАТО Югославии, американцы просто не заметили этой войны. Так ли это, спросил я в редакции газеты «Пионер-пресс».
– Нет, – ответили коллеги, – мы писали об этом, ведь там тратились деньги наших налогоплательщиков.
– Только поэтому?
_ Да.
Вот такой махровый прагматизм. И никаких тебе гуманитарных сантиментов… Но ведь бомбили-то не Африку какую-нибудь, недоумеваю я, а центр цивилизованной Европы. И тут же понимаю, что, сказав «Африка», сам стал чем-то похож на своих собеседников. Через день, во время визита на местную телекомпанию, вновь завожу разговор о Югославии.
Коллеги вспоминают, что делали репортажи из Албании – там находился госпиталь из Миннесоты.
Как оказалось, американские телеканалы вообще не показывали кадров с Сербской стороны. (Не раз высказывалось мнение, что все независимые средства массовой информации этой «суперсвободной» страны направляет какая-то невидимая рука, этакий аналог нашего приснопамятного агитпропа. На эту же мысль наводит и то, как однобоко американские журналисты показывают вторую чеченскую войну). В итоге «загадочная американская душа» оказалась не готова к более широкому, гуманитарному восприятию югославской трагедии. Янки, как мне показалось, вообще легко управляемые, «зомбируемые». В тот момент в их голову-компьютер просто не вложили соответствующую программу, а думать самостоятельно большинство из них просто не привыкло. В Сент-Поле я видел пикет против экономических санкций Ираку.
_ Они на самом деле сочувствуют. Или так развлекаются? – спрашиваю у русской студентки Ларисы.
– Да просто увидели по телевидению сюжет и «возбудились». Такие люди не могут не быть надежной опорой американскому государству.

Национальная бомба?

Надписей в туалетах Америки я не видел, пока не посетил сортир Университета Миннесоты. Там было: «Бомба для Саддама» и «Забери деньги у нигера». Последний пассаж меня несколько озадачил, ибо перед поездкой выслушал целую лекцию о том, что нельзя говорить «негр», что все в Штатах равны и т.д. Но потом еще несколько раз сталкивался со скрытым роптанием по поводу «распустившихся» афроамериканцев. Два негра с парохода, стоявшего у причала Миссисипи, громко заржали, когда я, белый человек, ни с того ни с сего вдруг начал их фотографировать. В этой стране (а точнее – уже в самолете, вылетающем из Москвы) сразу замечаешь и евреев. Но отнюдь не по характерной внешности, а по национальной одежде с непременной неопадающей кипой (она крепится на шпильке). Иудеям, как я понял, очень важно выделяться, а не ходить в «интернациональной» цивильной одежде (вот был бы маскарад, если бы люди разных национальностей, летящих в Штаты, вырядились в свои косоворотки, шаровары, набедренные повязки и т.д.). Наверное, это лишний раз напоминает об их былой униженности. Как и особая, кошерная пища, подаваемая стюардессами в первую очередь. Еще заметил, что в Америке любят пошутить насчет вьетнамцев – показывая на непрестижные многоэтажные дома, мои сопровождающие мимоходом, с улыбкой обмолвились, что в них живут вьетнамцы. Но когда я начал это записывать в блокнот, засмеялись. Я понял, что это была такая шутка. Вьетнамцев, которые воевали на стороне США, в стране сейчас поддерживают, но не сильно любят. В целом же, как я понял, белые американцы не желают особо вникать, кто из людей другого цвета кожи и разреза глаз к какой нации принадлежит. Когда на фермерском рынке, где торгуют сплошь «лица азиатской национальности», я спросил у сопровождавшей меня Эйди, из каких они стран, она ответила, что это азиаты. И все, ей о них больше знать ничего не хочется. Принято считать, что в годы перестройки у нас распрямилась национальная пружина, сжатая большевиками – отсюда все конфликты в «горячих» точках. Если в США тоже есть какие-то подспудные противоречия между нациями, то возникает естественный вопрос: не перерастут ли они со временем во что-то конфликтное? Мы говорили об этом с блестящим журналистом-известинцем Мэлором Стуруа (на его работах воспитывалось не одно поколение журналистов, в том числе и автор этого очерка). Мэлор Георгиевич сейчас работает профессором университета Миннесоты и подчеркивает, что он в Америке не в эмиграции, а в командировке. Этот знаток Нового Света считает, что в Америке может что-то случиться в XXI веке, во второй его половине, когда темнокожие граждане станут большинством. Рискну, «посрамив» классиков марксизма-ленинизма, высказать соображение о том, что в принципе в любом обществе потенциал конфликтности сильнее именно в сфере межнациональных отношений, а никак не в противоречиях между бедными и богатыми, трудом и капиталом. Если говорить конкретно о США, то разрыв в уровне жизни не такой большой, и потом – бедные имеют все необходимое, им просто незачем бунтовать. Давно замечено: когда какой-то народ долго и спокойно живет на своей родине, то его представителям кажется, что их способ жизни, манеры поведения, вкусы и воззрения единственно возможны и правильны. А если и бывают где-нибудь какие-либо отклонения, то это от необразованности. Видимо, именно тут кроются истоки некоторого высокомерия американцев по отношению ко всему остальному миру.

Русский борщ на берегах Миссисипи

Американцы очень мало интересуются не только войнами в других частях света, но и вообще другими культурами и нациями. Многие в США не знают об условиях жизни и проблемах известных народов мира. По этой причине они могут задавать не вполне компетентные вопросы и делать заявления, которые могут показаться глупыми и бестактными. Чтобы хоть как-то восполнить этот досадный пробел мы, журналисты из России, посетившие Миннесоту в одно время – Яна Жиляева из Москвы, Дима и Катя Котиковы из Ростова-на-Дону, а также переводчица Алла Онищенко – решили угостить наших американских друзей из Шорэвью русским (или украинским – как угодно) борщом. Каждый из нас к тому времени соскучился по простой вкусной еде, веселым застольным разговорам и песням. Честно говоря, мы и не предполагали, что приготовление и поедание элементарного борща станет способом наиболее тесного за все пребывание в Америке взаимообогащения двух культур. (На таких стыках острее чувствуешь привычное, они создают почву для появления нового качества).
Американцы наблюдали за нами как за туземцами или сумасшедшими. Мы собрались в доме Билла и Кэти, окулировали всю просторную кухню и спорили, как что чистить, резать и закладывать в кастрюлю. Кто-то авторитетно ссылался на бабушку из Одессы, кто-то просто на украинское происхождение (как потом оказалось, толком борщ никто никогда не готовил). Не менее ответственным моментом вечеринки был выбор места для поедания нашего «варварского» блюда. Я уже имел достаточный опыт походов в американские гости, поэтому сразу сказал Биллу, что с борщом в руках много не побегаешь, надо сидеть за столом на месте. Затем, видя приготовления хозяев, набрался наглости и попросил его достать не одноразовую, а нормальную фарфоровую посуду. Кто-то из нас вспоминает, что в свое время Ленин писал, что при коммунизме тарелки не надо будет мыть, их будут выбрасывать. Все дружно смеемся, но мы просим все-таки не одноразовые тарелочки. И совсем ставим беднягу-Билла в тупик, когда велим ему найти не одноразовые стаканчики (этого наши славянские души вынести не могли), а стеклянные рюмочки под водку (ее привез с собой в Америку «гениальный» Дима из Ростова-на-Дону). Наблюдавшая за этим Мэри (о ней я писал во второй главе) задала вопрос, который мы несколько дней вспоминали с диким хохотом. «Вы что, водку в борщ наливать будете?» – спросила она. Билл порылся в шкафу и откуда-то из дальнего угла извлек разномастные рюмочки и стал их протирать (удивительно, что они вообще в его доме нашлись).
Сели на широченной открытой веранде (не знаю, как назвать это место по-американски). Мы, как ошпаренные, носили туда тарелки с борщом – боялись, что остынет и наши друзья не испытают его настоящий вкус. Мы сидели рядом с Яной Жиляевой и по ходу нашей «экзотической» трапезы обменивались наблюдениями. Нас «убивало», что детишки – Микела и Бриан – не притрагивались к борщу. Через пару минут Яна тычет мне в бок и, указывая глазами на девчонок, которые наш долгожданный борщ стали запивать «Кока-колой», тихо иронизирует: «Дикие люди!» Наверное, думаю я про себя, русский борщ все-таки лучше есть на берегах Волги или Оби, а «Кока-кола» – она и в Африке «Кока-кола». Делимся наблюдением с американцами. Кто-то из них парирует довольно остроумно: «Русские сумасшедшие: водку пьют холодную, а колу – теплую».
Дима говорит тост о том, что он не ожидал, что американцы такие душевные люди. Нам тоже говорят какие-то приятные слова. Видно, что хозяева не проявляют воспитанность, им действительно интересно с русскими. Янка говорит, что она рада тому, что с американцами можно общаться не только на расстоянии 60 сантиметров. И поясняет, что так ее инструктировали перед поездкой в Америку. Эйди в ответ рассказывает, что их тоже инструктировали, говорили, что русские много едят, а вы, ребята, едите не много. Мы долго и весело делимся впечатлениями друг о друге и наших странах. Оказывается Сантия (читайте вторую главу) три раза была в России. То, что увидела в провинции (бедность российскую), ее расстроило. «Но вы все больше становитесь похожими на нас», – сделала она нам сомнительный комплимент.
Дети борщ все-таки съели. А на прощание они нам звонко пропели (кто-то из взрослых их успел этому научить): «До свидания».
Рядовые люди свою миссию выполнили, думал я, возвращаясь с этой вечеринки. А что же наши правители и дипломаты? Об этом – в следующих главках.

Нам не жить друг без друга

В последний вечер Боб, у которого я жил в Сент-Поле, был особенно откровенным. До этого он старательно избегал разговоров о политике, но тогда, сидя на улице под звездным небом Миннесоты, рассказал, что всю жизнь с ужасом ждал, что какой-нибудь пьяный русский офицер запустит в сторону Америки атомную бомбу. И до сих пор удивляется, почему этого не произошло. Боб признался, что он и представить не мог, что русские будут приезжать в город и жить у него дома. Поговорили мы и о Второй мировой (нашей Отечественной) войне. Из слов Боба я понял, что американцы считают, что мы недооцениваем их помощь – машинами, продовольствием. Без этого, говорит он, не было бы общей победы. Я слушал и понимал, что на уровне разума возразить что-либо трудно, но эмоции русского человека, потерявшего во время Великой Отечественной деда, не могли смириться с таким деловитым толкованием истории.
Боязнь пьяного русского офицера идет от западного стереотипа, что в России все ненадежно, русские непредсказуемые и т.д. Он пока остается незыблемым, поскольку опирается на наши реалии. А вот время, когда проблемы России в США обсуждались на уровне антикоммунизма, антирусскости, хочется верить, уже прошло. Американцы довольно часто спрашивают, как нам, русским, нравится новая жизнь в России (не реформы Путина, а в более широком плане – перемены за последние лет десять). Когда я на такой вопрос мэра Шорэвью ответил, что не согласен с распадом СССР, она очень удивилась: мол, если приехал к нам, значит – супердемократ, который бездумно принимает все, что изменилось за последние годы в России. Постепенно я понял, что интерес у янки не праздный. Америка считала и считает себе ответственной за все происходящее в мире и, как мне показалось, – особенно в России. Профессор Джеймс Виллингтон, директор Библиотеки Конгресса США (по ее приглашению я и побывал за океаном) и специалист по истории российской культуры, считает, что вопрос будущего России – это вопрос ее взаимоотношения с Западной Европой и с Америкой, поскольку Америка, по его мнению, сегодня является центром европейской цивилизации. Понимаю, что европейцы ушли в Новый Свет, но все-таки спорно, что США – центр Европы.
России не привыкать контактировать с другими культурами. Духовная культура Запада и культура православия всегда находили точки  соприкосновения. Главное _ не подгонять вторую под первую. Россия, считают американцы, будет играть важнейшую роль и в преодолении конфликта между исламским и христианским мирами, между Западом и Китаем. Американцы, подходящие к взаимоотношениям наших стран глобально, убеждены, что США и России надо сохранить отношения еще и потому, что в будущем веке мировое противостояние будет проходить по линии Север – Юг, где развитые страны и Россия – Север, а азиатский и исламский мир – Юг. Американцы, имеющие неистребимое чувство превосходства над всеми (они его лишаются, когда видят, что перед тобой равный), стараются научить нас едва ли не всему. И рассматривают эти свои действия как миссию. Это не может не вызвать нашего удивления.

Общего у нас больше

Исходя из понимания своего мирового «пупизма», американцы заботятся и о нашем развитии. Делать им это в принципе не сложно. Денег в стране хватает, поэтому Конгрессу США не составляет труда финансировать различные программы, связанные с Россией. «Мы никогда не воевали друг против друга, – заметил Джеймс Веллингтон, – но никогда и не были близкими союзниками. В отношения стран нужно привнести больше конструктивности». Близки к нему по духу и издатели лучшей эмигрантской газеты «Новое русское слово». Ее главный редактор Валерий Вайнберг подчеркивает, что газета видит миссию в том, чтобы способствовать сближению российских граждан с американскими. Живым мостиком между ними являются эмигранты. Точнее те из них, которые не могут в одночасье взять и забыть Родину, ибо понимают, что Россия – это «не красные президенты на час», а оставшиеся в ней родные и друзья.
Желающих поучаствовать в американских программах в нашей стране хоть отбавляй. Мы, постперестроечные россияне, как бы заново открываем себя мир. В нем лавиной расширяются контакты между странами и народами, научные, культурные и прочие обмены. И они, хотим мы этого или нет, обогащают россиян новым опытом, побуждают их делать более ясный выбор между старым и новым, добрым и злым. Американцы верны себе, они и тут преследуют свой собственный интерес, он для них в том, чтобы демократические надежды в нашей стране реализовались. Им это надо, прежде всего для собственного спокойствия, чтобы не вернулось время холодной войны и страха. У этих людей есть все, кроме чувства спокойствия, уверенности, что все в мире предсказуемо и подконтрольно. Эта внутренняя тревога портит их самоощущение. Янки уже отстроили безопасную и стабильную Европу (в этом смысле, конечно, Америка – центр Европы), теперь думают, как присоединить к ней Россию. Они понимают, что именно демократическая Россия может стать им надежным партнером в сфере контроля над вооружениями. Протягивая нам руку, янки, тем не менее, не прочь добиться снижения мировых цен на нефть и тем самым ослабить Россию. Но не настолько, чтобы она распалась или встала на колени – раненого русского медведя в США боятся еще больше. Но, с другой стороны, американцы не хотят, чтобы нынешняя Россия восстановилась до уровня СССР (территориально, экономически и т.д.). Они, как мне показалось, не прочь закрепить нынешнюю, не очень сильную, но и не совсем слабую ситуацию в нашей стране. При таком силовом раскладе им удобнее проводить свою общую стратегическую линию.
Многие программы американцев в России направлены на то, чтобы упрочить демократию снизу. Они, конечно же, понимают, что у нас все решалось и решается сверху, но ростки внизу все-таки надо высаживать, В прошлом году по программе обмена больше тысячи завтрашних российских лидеров побывали в Америке, где знакомились с работой своих коллег. Многие российские предприниматели воспользовались американскими учебными программами, консультациями или малыми кредитами. Америка способствует развитию независимых российских средств массовой информации, в числе которых 300 региональных телекомпаний, помогает независимым профсоюзам. Агентство международного развития США напрямую сотрудничает с более чем 15 процентами из 65 тысяч неправительственных организаций, которые начали действовать в России.
Американцы знают об отношении значительной части российского общества к этим программам – очень многие наши сограждане везде видят уши ЦРУ, – но не оставляют своих попыток. Их наивная уверенность в том, что они смогут нас «приручить», поставить в рамки, по-своему восхищает. Однако ирония иронией, а все же это лучше, чем враждебность и презрение, риск вновь сотворить себе врага. Сотрудничество России с Западом и для них, и для нас является единственной возможностью защитить мир и себя от международного терроризма и ядерной войны.

Как на Западе у нас не будет никогда?

Что и говорить, нелегкую задачу ставят пред собой самоуверенные янки. Берясь перевоспитать нас на «цивилизованный» лад, они не могут не понимать, что вся история России – это история войн и революций. Наша страна становится сильной и достойной только в экстремальных ситуациях (это лишний раз подтвердила вторая война в Чечне). Говорят, в мире таких ситуаций становится все меньше. С этим можно соглашаться или не соглашаться, но неоспоримо то, что побудительным мотивом для жизни страны и ее граждан должны быть не только агрессия и чрезвычайные ситуации. Человечество все больше начинает объединять культура. И идея такого объединения уже сама по себе становится воспитательной. Представители самых разных культур наконец-то начинают понимать, что есть нечто общее, стоящее поверх их амбиций и сиюминутных разногласий. Поэтому общемировая тенденция направлена сейчас на уменьшение насилия. А с появлением Интернета мир становится одной большой деревней. России и ее людям пока вписываться в нее трудно. Нам по-прежнему не очень комфортно среди западного сообщества, мы чувствуем себя внутри него не в своей тарелке. Поэтому к русским и относятся как к хорошим, но непредсказуемым парням. К тому же многие ученые сейчас обеспокоены тем, что машины и технология все время совершенствуются, а люди входят в XXI век такими же несовершенными варварами, какими были тысячу и две тысячи лет назад. И выносят приговор в том духе, что ни цивилизация, ни культура не в силах изменить природу человека. Они могут только причесывать его под общественно приемлемый стандарт. Русского человека причесывать сложнее всех.
Россию принято считать молодой цивилизацией. Если так, то значит ли это, что мы со временем повзрослеем, разовьемся и станем похожими на западных людей? Или русские ТАКИЕ навсегда? Я все чаще отвечаю на последний вопрос «да». И добавляю: мы ТАКИЕ только в своей стране. В другой среде наши люди на глазах начинают меняться. А россиян, попавших за океан в юном возрасте, вообще все принимают за американцев. Им это нравится. Нравится это и людям постарше, которым, конечно, труднее «закосить» под янки. Однако в делах они североамериканским «аборигенам» не уступают. Они закалились вести дела в нерыночных условиях и просто взлетают вверх, когда экономическая и прочая среда им более-менее благоприятствует. А в своей стране многие наши неудачи происходят от того, что мы пытаемся все сделать быстро и по чужим лекалам. Последние шаги Президента РФ Владимира Путина по ужесточению властной вертикали в какой-то степени возвращают Россию в ее органическое правовое поле. Но это не демократия, а вновь ее русский вариант. Если он нам подходит, то слава Богу. Беда России в том, что в ней очень многие масштабные шаги по переустройству государства делаются, исходя из текущей ситуации. Поэтому у нас нет и, боюсь, никогда не будет вечной Конституции, как в США. Россия была и пока остается пародией на цивилизованную страну. У каждого покинувшего Россию в последние годы есть свои личные причины. Но объединяет всех понимание того, что в «этой стране» так, ненадежно и неустойчиво будет всегда, что что-то разумное и «цивилизованное» в ней появляется только при каких-то дополнительных усилиях. А люди хотят не напрягаться и преодолевать, а просто жить. Это желание и выталкивает их на Запад. И этот последний русский исход, повторюсь, пострашнее тех, что были после революции, после Второй мировой и в советское время. Тогда россияне уезжали все-таки с болью за Родину. Сейчас очень многие покидают страну навсегда, уезжают с твердой убежденностью, что русские из своего бардака никогда не вылезут.

Уехать, чтобы вернуться?

Штаты и дальше будут обогащаться за счет притока свежей переселенческой крови. Но, как оказалось, не один Александр Исаевич Солженицын вернулся в Россию. И среди «новых американцев» российского происхождения есть такие, кто возвращается назад. Софья, дочь переводчицы Аллы Онищенко из Екатеринбурга, с детства училась в американской школе. А закончить решила российскую. Причем сделала это осознанно. Девушка считает себя дитем двух культур. И решила, вернувшись в нашу страну, донести до своих сверстников все лучшее, что есть за океаном. Искушенные взрослые шутят: побалуется девочка, хлебнет российского лиха и убежит обратно за океан.
Я очень хочу, чтобы Софья осталась в России, чтобы Рассея стала наконец Россией, из которой никто никуда не бежит…

P.S. Автор благодарит за помощь: Библиотеку Конгресса США и лично Джеймса Г. Биллингтона, Американский Совет по Международному Образованию (АСПРЯЛ/АКСЕЛ), Консульство США в Екатеринбурге, «Ротари-клуб» и лично Роберта Джона Хойла и Эйди Викстром, Московский офис Управления Верховного комиссара ООН по делам беженцев и лично Веру Соболеву, компанию «Журналист-ИРС» и лично Софью Дубинскую, собкора РИА «Новости» в Женеве Алексея Липовецкого, руководителю пресс-офиса Управления Верховного Комиссара ООН по делам беженцев в Женеве Криса Яновского. Особая благодарность прекрасной переводчице Алле Онищенко и коллегам — непревзойденному мастеру Мэлору Стуруа, Янине Жиляевой, Дмитрию и Екатерине Котиковым.

США, Штат Миннесота, Челябинск, август 1999-го — июнь 2000 года.
(«Челябинский рабочий», июнь 2000 г.)

Теги: Эмигранты из России