Мои люди
12 апреля 2013 года
Вальтер Костецкий, поэт, село Абатское, Тюменская область
Вальтер Костецкий родился 13 марта 1930 года в городе Ишиме Тюменской области. В этом городе жили и живут потомки ссыльных поляков. После окончания школы Вальтер поступил в педагогическое училище, а затем продолжил образование в Ишимском педагогическом институте. Вальтер Федорович работал директором восьмилетней школы в деревне Камышенка, а затем много лет преподавал историю и обществоведение в Абатской школе №1, где я учился в 9 и 10 классах. На уроках Костецкого было очень интересно. Он не просто «давал материал», а с глубоким пониманием рассказывал о жизни. Невысокого роста, лысый, на уроке он словно вырастал. Вскоре мы с удивлением узнали, что учитель пишет стихи — о родном крае, проблемах общества и отдельного человека, о жизни и смерти и, конечно же, про любовь. И это в поселке, где живут суровые сибирские мужчины, далекие от сантиментов! Вальтер Федорович оставался поэтом всю свою жизнь, его строки дошли до нас в самиздатовском издании, отпечатанном на пишущей машинке, в отдельных тетрадях, что-то попадало на страницы районной газеты «Сельская новь». На выпускных экзаменах Вальтер Федорович посоветовал мне идти по общественной линии. В определенной мере я к нему прислушался.
В 1989 году Вальтеру Фёдоровичу было присвоено звание «Заслуженный учитель школы РСФСР», он награждён Знаком «Отличник народного просвещения», грамотой Президиума Верховного Совета РСФСР, почётной грамотой губернатора Тюменской области и другими наградами. Вальтер Костецкий трагически погиб 9 октября 1995 года.
—————————————————————————————————————-
Зима. Трескучие морозы
Ночами сыплют с вышины.
Нагие белые березы
Пощады молят у луны.
Как будто выбитая силой
Из позабытого ведра
Луна холодной круглой льдиной
Знобит природу до утра.
Когда же, как столбами – дымом
Небесный купол подопрут,
Ах, как не хочется любимым
Вставать с постели поутру.
На окнах иней белозубый,
Она, босая, как на лед,
Ступает на пол…
Где же шуба?
В объятья холода идет.
Мороз некрытую шубенку
Ей оторочит серебром,
Насыплет бисером колонка
Ледяшек в звонкое ведро.
Войдет она к кому-то, где-то
Куржак с бровей своих смахнет,
Шубенку сбросит, словно лето
Перед счастливцем распахнет.
Зачем терпеть такие зимы?
Как будто нет южнее мест?
Ах! Если б не было любимых,
На лето не было б надежд.
Ночами сыплют с вышины.
Нагие белые березы
Пощады молят у луны.
Как будто выбитая силой
Из позабытого ведра
Луна холодной круглой льдиной
Знобит природу до утра.
Когда же, как столбами – дымом
Небесный купол подопрут,
Ах, как не хочется любимым
Вставать с постели поутру.
На окнах иней белозубый,
Она, босая, как на лед,
Ступает на пол…
Где же шуба?
В объятья холода идет.
Мороз некрытую шубенку
Ей оторочит серебром,
Насыплет бисером колонка
Ледяшек в звонкое ведро.
Войдет она к кому-то, где-то
Куржак с бровей своих смахнет,
Шубенку сбросит, словно лето
Перед счастливцем распахнет.
Зачем терпеть такие зимы?
Как будто нет южнее мест?
Ах! Если б не было любимых,
На лето не было б надежд.
Сломленная ветка
Пред узором льдистым
Ветка на окне
Распустила листья,
Радуясь весне.
Листики сердечком
Нежно зелены.
Где ей знать, что печка
Разбудила сны?
За окном в сугробе
Куст сирени спит.
Стужа в лютой злобе
Над кустом стоит.
Инеем одеты
Яблонька и клен.
— Лень весенний, где ты?
Разбуди наш сон!
Потерпи немножко,
И настанет день,
Буйно под окошком
Зацветешь, сирень!
И раскроют дети
Створку все равно,
Сломленную ветку
Выбросят в окно!
Ветка на окне
Распустила листья,
Радуясь весне.
Листики сердечком
Нежно зелены.
Где ей знать, что печка
Разбудила сны?
За окном в сугробе
Куст сирени спит.
Стужа в лютой злобе
Над кустом стоит.
Инеем одеты
Яблонька и клен.
— Лень весенний, где ты?
Разбуди наш сон!
Потерпи немножко,
И настанет день,
Буйно под окошком
Зацветешь, сирень!
И раскроют дети
Створку все равно,
Сломленную ветку
Выбросят в окно!
Золотая осень
Золотая осень.
Праздник увяданья.
Стынет неба просинь.
Лето, до свиданья!
В небе журавлином
Сборы да прощанья.
Клин летит за клином.
Птицы, до свиданья!
Яркими коврами
Устланы тропинки.
Жаркими кострами
Вспыхнули осинки.
Знать, обжег их иней
Поцелуем страстным.
За него осины
Умереть согласны.
Стройные березки
Сбрасывают платья.
Новые одежки
Им готовит сватья:
Иней подвенечный,
Щедрые обновы
И доху на плечи
Из мехов песцовых.
Нет нигде смятенья.
Все светло и грустно.
Будет вновь цветенье.
Журавли вернутся!
Праздник увяданья.
Стынет неба просинь.
Лето, до свиданья!
В небе журавлином
Сборы да прощанья.
Клин летит за клином.
Птицы, до свиданья!
Яркими коврами
Устланы тропинки.
Жаркими кострами
Вспыхнули осинки.
Знать, обжег их иней
Поцелуем страстным.
За него осины
Умереть согласны.
Стройные березки
Сбрасывают платья.
Новые одежки
Им готовит сватья:
Иней подвенечный,
Щедрые обновы
И доху на плечи
Из мехов песцовых.
Нет нигде смятенья.
Все светло и грустно.
Будет вновь цветенье.
Журавли вернутся!
О любви
Глаза опущены стыдливо,
В лицо бросает краску кровь,
Когда при Вас пошляк болтливый
Начнет расписывать любовь.
Унять досаду невозможно,
И ждет пощечины щека,
Когда у вас неосторожно
«Люблю» сорвется с языка.
Но почему же это слово
В общенье дружеском людей
Не знает ранга рядового:
Иль пошло, иль святынь святей?
И почему же чувство это
Стыдливо прячешь от других?
Не потому ль, что рядом где-то
Пошляк завистливый притих?
Я знаю: будут наши дети
Умней, нежней и чище нас,
Но все равно о чувстве этом
Любимой скажут только раз,
И так же будут заливаться,
Как предки, краскою стыда,
Хотя над чувствами смеяться
В их век забудут навсегда!
В лицо бросает краску кровь,
Когда при Вас пошляк болтливый
Начнет расписывать любовь.
Унять досаду невозможно,
И ждет пощечины щека,
Когда у вас неосторожно
«Люблю» сорвется с языка.
Но почему же это слово
В общенье дружеском людей
Не знает ранга рядового:
Иль пошло, иль святынь святей?
И почему же чувство это
Стыдливо прячешь от других?
Не потому ль, что рядом где-то
Пошляк завистливый притих?
Я знаю: будут наши дети
Умней, нежней и чище нас,
Но все равно о чувстве этом
Любимой скажут только раз,
И так же будут заливаться,
Как предки, краскою стыда,
Хотя над чувствами смеяться
В их век забудут навсегда!
За что любить меня?
От ласк жены изнемогаю
И счастью явному не рад.
За что любить меня, не знаю,
Какой во мне запрятан клад?
Какие ценности пленяют?
Ни красоты, ни стати нет.
Как шелудивый пес, линяю,
Затмивши лысиною свет,
И слаб, и тонок, как опенок,
И сер душой, как воробей,
И недогадлив, как ребенок,
И простоват, как дуралей.
Однако любит. Но за что же?
Не за фигуру, не за рожу –
Я сам едва себя терплю –
Видать, я лысиной слеплю.
И счастью явному не рад.
За что любить меня, не знаю,
Какой во мне запрятан клад?
Какие ценности пленяют?
Ни красоты, ни стати нет.
Как шелудивый пес, линяю,
Затмивши лысиною свет,
И слаб, и тонок, как опенок,
И сер душой, как воробей,
И недогадлив, как ребенок,
И простоват, как дуралей.
Однако любит. Но за что же?
Не за фигуру, не за рожу –
Я сам едва себя терплю –
Видать, я лысиной слеплю.
Расцветает село Абатское
Гимнастёрки надев солдатские,
Вдоль дороги стоят тополя.
Зацветает село Абатское,
Хорошеет моя земля.
Из садов, что как море зелёное,
Через изгородь хлынул прибой,
И на улицы вслед за клёнами
Вынес яблони пенной волной.
Приосанились клёны от близости
Стройных яблонек в белых платках.
И, как будто забрызганы известью,
Тротуары села в лепестках.
И домищи с антеннами-мачтами
Кораблями плывут по садам.
Наше плаванье только начато
К субтропическим берегам.
Я люблю это море зелёное,
Пусть в садах утопает страна,
Человеку, в сады влюблённому,
Дарит юность свою весна.
Гимнастёрки надев солдатские,
Вдоль дороги стоят тополя.
Потому и цветёт Абатское,
Что на страже и ты, и я!
Вдоль дороги стоят тополя.
Зацветает село Абатское,
Хорошеет моя земля.
Из садов, что как море зелёное,
Через изгородь хлынул прибой,
И на улицы вслед за клёнами
Вынес яблони пенной волной.
Приосанились клёны от близости
Стройных яблонек в белых платках.
И, как будто забрызганы известью,
Тротуары села в лепестках.
И домищи с антеннами-мачтами
Кораблями плывут по садам.
Наше плаванье только начато
К субтропическим берегам.
Я люблю это море зелёное,
Пусть в садах утопает страна,
Человеку, в сады влюблённому,
Дарит юность свою весна.
Гимнастёрки надев солдатские,
Вдоль дороги стоят тополя.
Потому и цветёт Абатское,
Что на страже и ты, и я!
Село Абатское
Дугой татарского клинка
Пересекла Ишим-река
Сибирский тракт, как вечный знак
Былых походов и атак.
Здесь обнажил сибирский хан
Клинок на путь за океан,
И потому в огне тревог
Возник бревенчатый острог,
И за реку из-под руки
На юг глядели казаки,
Где, ощетинившись, увал
Татар косматых укрывал.
Вокруг, куда ни кинешь взор,
Степей нетронутый простор,
Озёр и стариц зеркала
Для глаз парящего орла.
Вдали за дымкою леса,
Как голубые пояса.
Туда, за дымку, за увал,
Восток землепроходцев звал.
И помнит мутная река
Ладьи потомков Ермака,
Пищалей грохот, посвист стрел
И долгий плеск упавших тел.
И позже меткая стрела
Кольчуги пахарей рвала,
Но у острога всем назло
Селенье русское росло.
Река вилась, века текли…
Село Абатском нарекли,
Отцом коней: здесь, у реки,
Паслись на поймах косяки.
Из покорившейся реки
Коней поили ямщики,
И был по-прежнему Абат
Конями лучшими богат.
Спроси былого ямщика –
Абатск начался с кабака,
Без кабака какой извоз
В седой рождественский мороз?
Или весной, когда в разлив
Коней с упряжкой утопив,
Шагал, отчаявшись, ямщик
К кабацкой стойке напрямик.
Тонули в водке удальцы.
Гребли кабатчики в купцы.
На бойком месте задарма
Росли кирпичные дома,
Врастали в землю с медяков
По окна избы бедняков.
Спроси у старых тополей,
Кто лил на страждущих елей?
Как раз напротив кабака
На приношенье бедняка
На чернозёме сельских драм
Вознёсся к небу божий храм.
По воскресеньям полсела
Сзывали в храм колокола.
Но знай, не звон колоколов,
А звон железных кандалов
Будил, тревожил голытьбу,
Решал бедняцкую судьбу.
Сибирский тракт. Кандальный путь.
Кандальный звон не даст уснуть.
Не пелись песни. Гнев да стон.
Набат в степи, кандальный звон…
Не так уж много лет прошло,
Как взяли власть Советы в руки,
Другим становится село,
И льёт оно иные звуки.
Связала радиоволна
Столицы, города и сёла,
Почти из каждого окна
Вам серенадят радиолы,
Пересекла Ишим-река
Сибирский тракт, как вечный знак
Былых походов и атак.
Здесь обнажил сибирский хан
Клинок на путь за океан,
И потому в огне тревог
Возник бревенчатый острог,
И за реку из-под руки
На юг глядели казаки,
Где, ощетинившись, увал
Татар косматых укрывал.
Вокруг, куда ни кинешь взор,
Степей нетронутый простор,
Озёр и стариц зеркала
Для глаз парящего орла.
Вдали за дымкою леса,
Как голубые пояса.
Туда, за дымку, за увал,
Восток землепроходцев звал.
И помнит мутная река
Ладьи потомков Ермака,
Пищалей грохот, посвист стрел
И долгий плеск упавших тел.
И позже меткая стрела
Кольчуги пахарей рвала,
Но у острога всем назло
Селенье русское росло.
Река вилась, века текли…
Село Абатском нарекли,
Отцом коней: здесь, у реки,
Паслись на поймах косяки.
Из покорившейся реки
Коней поили ямщики,
И был по-прежнему Абат
Конями лучшими богат.
Спроси былого ямщика –
Абатск начался с кабака,
Без кабака какой извоз
В седой рождественский мороз?
Или весной, когда в разлив
Коней с упряжкой утопив,
Шагал, отчаявшись, ямщик
К кабацкой стойке напрямик.
Тонули в водке удальцы.
Гребли кабатчики в купцы.
На бойком месте задарма
Росли кирпичные дома,
Врастали в землю с медяков
По окна избы бедняков.
Спроси у старых тополей,
Кто лил на страждущих елей?
Как раз напротив кабака
На приношенье бедняка
На чернозёме сельских драм
Вознёсся к небу божий храм.
По воскресеньям полсела
Сзывали в храм колокола.
Но знай, не звон колоколов,
А звон железных кандалов
Будил, тревожил голытьбу,
Решал бедняцкую судьбу.
Сибирский тракт. Кандальный путь.
Кандальный звон не даст уснуть.
Не пелись песни. Гнев да стон.
Набат в степи, кандальный звон…
Не так уж много лет прошло,
Как взяли власть Советы в руки,
Другим становится село,
И льёт оно иные звуки.
Связала радиоволна
Столицы, города и сёла,
Почти из каждого окна
Вам серенадят радиолы,
На весь посёлок звон с утра:
Гремят кремлёвские куранты.
Выхолят в поле трактора,
Чернорабочие гиганты.
Вздымая пыль до облаков,
Гудят машины спозаранок,
Поют потомки ямщиков
Лихие песни за баранкой.
Звенят натянутой струной
На новостройках тросы кранов.
И семафорят над страной
Стальные стрелы великанов.
В саду сквозь яблоневый лист
Вонзившись в небо, как дерзанье,
Как штык, гранёный обелиск
Один хранит печальное молчанье.
Когда же горны призовут,
В часы торжеств стихают звуки:
На постамент цветы кладут
И павших чтут молчаньем внуки.
Гремят кремлёвские куранты.
Выхолят в поле трактора,
Чернорабочие гиганты.
Вздымая пыль до облаков,
Гудят машины спозаранок,
Поют потомки ямщиков
Лихие песни за баранкой.
Звенят натянутой струной
На новостройках тросы кранов.
И семафорят над страной
Стальные стрелы великанов.
В саду сквозь яблоневый лист
Вонзившись в небо, как дерзанье,
Как штык, гранёный обелиск
Один хранит печальное молчанье.
Когда же горны призовут,
В часы торжеств стихают звуки:
На постамент цветы кладут
И павших чтут молчаньем внуки.
Мой край
Я никогда не видел моря.
В моем лесостепном краю
Пруды, речушки и озера
Лишь по колено воробью.
Но почему ночами снится
Мне моря пенистый прибой?
Нет, это нежится пшеница,
Играя зыбкою волной.
Не чайка вьется над волнами –
То в поднебесье невесом,
Раскинув крылья над полями,
Орел, пернатый агроном.
Мой край не знает бурь песчаных,
Лишь с воем снежных вьюг знаком.
Ни дюн бесплодных, ни барханов,
Лишь лес да лес, да степь кругом.
Но почему мне часто снится,
Что заблудился я в песках?
Нет, это ворохи пшеницы,
А не барханы на токах!
В зерне по щиколотку ноги,
Рукав закатан на плечо,
На транспортерные дороги
Зерно тяжелое течет.
Я знаю, день придет желанный,
И перед натиском зерна
И там, в пустынях Казахстана,
Хлеб даст богатый целина!
В моем лесостепном краю
Пруды, речушки и озера
Лишь по колено воробью.
Но почему ночами снится
Мне моря пенистый прибой?
Нет, это нежится пшеница,
Играя зыбкою волной.
Не чайка вьется над волнами –
То в поднебесье невесом,
Раскинув крылья над полями,
Орел, пернатый агроном.
Мой край не знает бурь песчаных,
Лишь с воем снежных вьюг знаком.
Ни дюн бесплодных, ни барханов,
Лишь лес да лес, да степь кругом.
Но почему мне часто снится,
Что заблудился я в песках?
Нет, это ворохи пшеницы,
А не барханы на токах!
В зерне по щиколотку ноги,
Рукав закатан на плечо,
На транспортерные дороги
Зерно тяжелое течет.
Я знаю, день придет желанный,
И перед натиском зерна
И там, в пустынях Казахстана,
Хлеб даст богатый целина!
Ишим готовится в разлив
Ишим готовится в разлив.
По грудь в воде шеренги ив.
Весна. По-летнему тепло.
На берег вышло всё село.
Глядит, как в низких берегах
Через затопленный мосток
Идёт стремительный поток
И растекается в лугах.
И я стою, и я гляжу,
Молчу и слов не нахожу.
А в сердце смутная тоска:
Ты в океан течёшь, река,
И, распрощавшись с камышом.
Сольёшься дальше с Иртышом,
А ниже — с Обью, им отдашь
Всю мощь разлива и багаж.
Пройдёшь без имени тайгу.
А я стою на берегу,
Как ива, тих и сиротлив,
И ноги моет твой разлив.
По грудь в воде шеренги ив.
Весна. По-летнему тепло.
На берег вышло всё село.
Глядит, как в низких берегах
Через затопленный мосток
Идёт стремительный поток
И растекается в лугах.
И я стою, и я гляжу,
Молчу и слов не нахожу.
А в сердце смутная тоска:
Ты в океан течёшь, река,
И, распрощавшись с камышом.
Сольёшься дальше с Иртышом,
А ниже — с Обью, им отдашь
Всю мощь разлива и багаж.
Пройдёшь без имени тайгу.
А я стою на берегу,
Как ива, тих и сиротлив,
И ноги моет твой разлив.