Sтраница Основного Sмысла

Перегретый мир XXI века

В последнее время структура населения Европы заметно изменилась. Среди жителей городов и сел Старого Света стало больше мусульман. Европейцы были шокированы, когда узнали, что в рядах Исламского государства Ирака и Леванта (ИГИЛ) воюют их сограждане. Мусульмане из цивилизованных государств едут по туристической визе в Турцию, а оттуда переправляются через границу и вливаются в ряды террористической организации. Молодые французы говорят, что к этому их призывал президент республики. Поддерживая из геополитических соображений экстремистскую организацию, воюющую против законного правительства Сирии, страны Запада взрастили террористического монстра небывалой мощи, который неожиданно направил свои силы против Ирака. В ответ на бомбежки НАТО боевики жестоко расправляются с американцами и заложниками из других стран «золотого миллиарда», снимая все это на видео. Весь мир от происходящего в ужасе, а европейцы в палачах, отрезающих головы ни в чем не повинных людей, узнают… своих сограждан.

Что происходит в Европе? Почему молодые люди из семей мигрантов не воспринимают ценности «цивилизованного мира»? Что толкает их в ряды террористов? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо отдельное исследование. Мы к теме еще вернемся, а сейчас коснемся того, что в Европе уже изучено.

—————————————————————————————————

В Старом Свете давно исследуют процессы, связанные с небывалым притоком мигрантов. Эту тему интересно разрабатывает Томас Хюлланд Эриксен — профессор социальной антропологии Университета Осло. Он известен как критик национализма, автор работ «Тирания момента. Время в эпоху информации», «Что такое антропология», а также книг, ставших классикой современной антропологии, – «Этничность и национализм», «Малые места и большие проблемы». Недавно Томас Хюлланд Эриксен выступил в Европейском университете в Санкт-Петербурге.

Томас Хюлланд Эриксен говорит, что мир сейчас претерпевает сразу несколько серьезных, драматических, параллельно проходящих процессов изменения. Он называет их «перегревом», чтобы обозначить, что речь идет о небывалом ускорении. Людей на планете стало гораздо больше, чем раньше, они используют огромное количество энергии, много путешествуют, больше потребляют, они гораздо теснее связаны и со значительно большим числом других людей. Человек XXI века проживает свою жизнь намного быстрее, чем когда-либо в истории. Начиная с 1975 года расход энергии в мире увеличился вдвое, и число туристов выросло на 500 процентов. Это мир быстрого капитализма и глобального неолиберализма. Он хорош для одних и плох для других — капитализм всегда одновременно создает и богатство, и бедность.

После трагических событий 22 июля 2011 года (в тот день норвежский националист устроил взрыв в центре Осло и напал на молодежный лагерь правящей Норвежской рабочей партии, в результате погибли 77 человек, 151 получил ранения) профессор Эриксен в интервью сайту COLTA.RU говорил: «Упрощенческие социологические теории о правых ксенофобских и националистских движениях утверждают, что эти тенденции усиливаются из-за экономических трудностей, когда не хватает рабочих мест и прочих ресурсов и нужен «козел отпущения». И события в таких странах, как Греция и Венгрия, кажется, подтверждают эту точку зрения. Однако Испания и Италия также пострадали в результате экономического кризиса в еврозоне, но такой сильной правой тенденции нет ни в одной из этих стран. В Норвегии, очень богатой, безопасной и хорошо организованной стране со сравнительно пристойными политиками антииммигрантская и антимусульманская Партия прогресса (пусть менее экстремистская, чем греческие неонацисты, но все же очевидно правая) получила, однако, достаточную поддержку на выборах и сейчас впервые в истории стучится в дверь коалиционного правительства. Но в этой стране главный мотор — скорее эгоизм, чем недостаток ресурсов. Приходится признать, что Норвегия так ничему и не научилась, не извлекла уроков из террористических актов. Вместо того чтобы увидеть в Брейвике опасного правого политического террориста, все внимание оказалось направлено на его несчастное детство, недостатки работы полиции и прочее. Для меня эти дебаты были поводом для огромного разочарования. В норвежском национализме есть мрачная подоплека — этнокультурная с элементами расизма, — но она вообще не была тематизирована в публичном дискурсе о Брейвике».

Выступление Томаса Хюлланда Эриксена в северной столице было посвящено вопросу идентичности, который в «перегретом мире» (an overheated world), как он называет глобальную цивилизацию после 1991 года, превращается в кризис идентичности – потерю контакта с тем, кем человек себя мыслит и претендует быть. Этот кризис — вызов для современной антропологии, которая должна принимать активное участие в обсуждении тех самых large problems, отражающихся в самых разных «малых местах» – шахтерский городок в Австралии, район Осло, плантация в Сьерра-Лионе. Проблемы, которые, перегревая мир, стимулируют его увеличивающуюся super-diversity – проблемы роста населения, потребления энергии, роста мобильности мигрантов и туристов и огромного прогресса в скорости связи, и все это открывает новые возможности для сравнительно-антропологического анализа. Они отражаются в невероятном увеличении количества людей в Африке (исключая ЮАР), которые за последние семь-восемь лет получили возможность пользоваться Интернетом, или в росте количества мигрантов в Осло с начал 1990 годов. За незначительный относительно их истории период времени такие города, как Нуакшот или Могадишо, стали городами с населением более миллиона человек. То, что все эти изменения означают в человеческом измерении, и является актуальным для антропологической науки на ее современном этапе.

Профессор Эриксен подробно остановился на том, что super-diversity означает для Осло. С 1991 года этот город становится привлекательным рынком труда для иммигрантов. И хотя сейчас первую позицию по численности среди них занимают поляки, идентичность иммигранта аттрибутируется мусульманам – пакистанцам, иракцам, сомалийцам. Идентичность людей становится неразличимой, исчезают границы, символические или реальные, между крупными группами мигрантов, проживающих вместе и конструирующие ее («еврейский район», «индийский район»), что было справедливо для мира до состояния что super-diversity (термин немецкого антрополога С. Вертовека для описания Лондона XXI века). Теперь же мир задает все увеличивающиеся конфигурации сложности, которые можно описать с помощью противопоставления двух небольших норвежских городов, недалеко от Осло, — Фурусета и Крагерё (на снимке). Первый — город архитектуры конструктивизма, где около 70 процентов жителей – мигранты, а в отдельных школах их количество достигает 100 процентов. Они не могут интегрироваться в норвежское общество просто потому, что не знают ни одного норвежца. Их социальные связи можно описать с помощью термина uniplex relationships – одних людей они знают по работе, других – встречаясь возле школы, где учатся дети, третьих – по совместных походам в церковь. Фурусет в своей пространственной и социальной организации является образом анти-Норвегии, такой, которая не появляется в школьных учебниках или брошюрах для туристов. Если мы захотим описать жизнь Фурусета в синхронном или диахроническом плане, первым делом обратимся к категории мобильности.

Крагерё, имея то же количество населения, что и Фурусет, напротив, представляет собой гомогенное поселение, к котором предельно четко выражен sense of community через множество форм социальных связей (multiplex relationships). Здесь каждый из членов общности предстает перед остальными в многообразии его известных всем родственных, соседних, дружеских отношений и социальных сетей, пересекающихся друг с другом. Мы знаем профессию каждого и профессию его дедушки. Паб и досуг, характерный для каждого и для общины в целом – ее хабитус абсолютно предопределенен.

Эти два примера наглядно демонстрируют то, чем Норвегия – и не только она – была, и чем стала после 1991 года. И в этой Норвегии вопрос об идентичности также важен для норвежца, как и для иммигранта. В своей сущности он подразумевает выбор между ориентацией на прошлое и ориентацией на будущее, на традиции или на импульсы изнутри сознания, на чувство безопасности или чувство свободы и права выбора, на групповое единство или на индивидуальный стиль жизни. Главный вопрос состоит в том, как много общего могут иметь норвежец и молодая мусульманка, чтобы создать общую для них идентичность, раскрывающуюся через солидарность, общность. Ответ Эриксен видит не в единстве, а в космополитизме, сообществе разногласий (community of disagreement), которое единственно может обеспечить диалог между разными формами и нормами социальных, профессиональных, семейных, гендерных ценностей, отношений и ролей. То, чем должна заниматься антропология в обществе, лежит в плоскости структур, которые создаются разными видами подобных диалогов, общими действиями, актами взаимности и солидарности. Это то, что нам нужно сегодня.

Олена Бабкина