Sтраница Основного Sмысла

Один — среди людей

Мы, люди, — одинаковы. Мы — равны друг другу. Разве это плохо?

Профессор Л.Животовский: «Мы все генетически чрезвычайно схожи».

Поправка профессора: схожи, а не одинаковы. Значит, есть отличия. И какие же?

Профессор Л. Животовский «Нас отличает друг от друга ряд признаков, которым мы склонны придавать чересчур большое значение».

Оказывается, отличия такие: рост, сложение тела, абрис головы, разрез глаз, форма носа, цвет кожи… Все — внешнее? Нет, не все. Немало и более глубоких несовпадений, например, группа крови, дактилоскопия.

Профессор Л. Животовский: «Но эти различия ничтожны в сравнении с нашим почти стопроцентным генетическим сходством».

Наука выяснила, генетики в основном, что наше сходство достигает 99,9 процента.

Чуть подробнее. Наш ДНК, наш геном содержит три миллиарда пар нуклеотидов, или, скажем так, «букв». Ученые их расшифровали. И сами удивились: из всех «букв» 99,9 процента — совпадают, а остальные — нет. Другими словами, только каждый тысячный нуклеотид у нас — разный.

Возьмем такую очень важную молекулу, как гемоглобин, который, заправившись кислородом в легких, тащит его в клетку. Так вот гемоглобин у нас у всех абсолютно одинаковый.

 Мы очень близки даже к обезьяне шимпанзе, ближайшей нашей родственнице. От нее мы отличаемся всего на 0,9 процента. И что интересно, люди между собой отличаются меньше, чем шимпанзе друг от друга. Ученые объясняют это тем, что история людей на Земле значительно короче истории шимпанзе. Мы еще не успели накопить различия.

Это надо понимать так, что различия будут нарастать? Вопрос непростой. Пока вроде бы все наоборот: на дворе — век глобализации, который ведет нас к одинаковости. Мы живем все теснее, как бы ближе друг к другу, расы и нации перемешиваются, усредняются. Однако за сорок тысяч лет только треть человечества позволила себе участвовать в смешении кровей. К тому же и полное смешение не исключает того, что некоторые, самые упертые различия все же сохранятся.

Тех, кого особенно беспокоит его одинаковость с другими, можно успокоить: 0,1 процент различий — это, между прочим, три миллиона «личных», ни на кого не похожих нуклеотидов. Согласитесь, трех миллионов различий  у каждого из нас хватит даже для полной неузнаваемости. Добавлю также, что, по последним данным науки, наших различий не 0,1 процента, а в десять раз больше. То есть целый процент. Учтем и то, что последние данные науки никогда не бывают последними.

Теперь, набравшись ученых знаний, спросим самих себя: а что, эти проценты нуклеотидов нам «в жизни» пригодятся? Пригодятся. Нет дня, чтобы мы обходились без этих самых «букв». Можно выстроить такой ряд слов: одинаковый — схожий — равный — равенство — равноправие. Как видим, наши гены очень близки к политике, к нашей повседневной жизни в обществе.

Вечный вопрос: личность и общество. «Я» и «все». Как сделать так, чтобы уравновесить интересы каждой отдельной непохожей  персоны и интересы всех непохожих персон вместе? Если каждому будет хорошо — будет ли хорошо всем? Кому отдать предпочтение — личности или коллективу?

Я, например, хочу быть, как все. Мне больше по душе то, что в нас много одинакового и мало различного. Я радуюсь, когда он меня понимает, потому что он — такой же, как я. У него все то же самое. Его глаза видят то же, что вижу я. Его уши слышат то же, что мои. Мне знаком его язык, и мы можем общаться. Да, мы можем обмениваться мыслями и быть счастливыми оттого, что мы — не каждый сам по себе, не два запаянных сосуда, а нас, по крайней мере, двое. На то и даны нам органы чувств, чтобы устанавливать контакты с другими. И не только с другими людьми — всей своей кожей мы воспринимаем, впитываем, впускаем в себя окружающий мир, весь космос вокруг себя.

Получается так, что человек даже физиологически устроен так, чтобы не оставаться в одиночестве, чтобы избежать его. А не потому ли так устроено, что одиночество, индивидуальное существование человека более рискованное, чем общественное? Я думаю, что именно так оно и есть. Человек, сам по себе, не завершен. Какая-то его валентность остается свободной, чтобы привязаться к другим «молекулам». Человек завершается в группе, в стаде, в коллективе, в обществе. Если эту мысль довести до логического конца, то она приведет к крайности: нет человека, есть человечество. Как нет муравья, а есть муравейник. Как нет пчелы, а есть рой.

До крайности не дойду. Остановлюсь. И зайду с другого конца, с другой крайности.

А что личность? Что ее уникальные особенности? Что ее неповторимость? Что ее талант и что ее гениальность? Что дворник и что Лобачевский?

В том-то и дело, что личности нет, если нет общества. Личность создается обществом. Тут, конечно, тот случай, когда в одном месте сходятся два противоречия, которые не оторвать друг от друга. Тут концов не найти. Личности создают общество, а общество создает личности. Как это происходит — не моего ума дело.

Когда мы говорим, что личность превыше всего, — это правильные слова. Но вот именно — слова. Потому что «на самом деле», превыше всего не личность, а общество. И это не какой-то частный постулат, а всемирный закон жизни. Может быть, самый главный закон. Потому что жизнь всегда следует ему: чтобы спасти общество, она отдает в жертву личности, разное их число — в зависимости от обстоятельств. Это, однако, не значит, что жизнь не ценит личность. Нет, она ее бережет. Просто ей надо выбирать, а выбор невелик: либо общество, либо личность. Выбор невелик, но простой: если погибнет личность, общество останется, а если погибнет общество, о личности и речи нет.

Нет, личность нельзя обесценивать. Ведь для того и существует общество, чтобы в нем было комфортно личности. Общество это понимает, и поэтому говорит: «Личность — превыше всего», хотя и знает, что это верно до поры до времени.

Не прост человек, тем более не просто общество, состоящее из «человеков». Что оно, общество? Cумма личностей? Плюс, плюс, плюс… А с какой суммы оно начинается? То есть, с какого количества в нем возникает новое качество — и сумма людей превращается в общество? Это происходит само по себе или по воле людей? Допустим, что общество образуется не по воле людей. Согласимся с этим. Но когда оно уже образовалось, — могут дт люди его как-то изменить? Хочется думать, что могут. Хочется, чтобы люди были способны управлять «своим» обществом, наводить в нем порядок. Устраивать его так, чтобы его не одолевали стихия и хаос.

К сожалению, история знает и «плохие» общества. Их порча обычно приходится на периоды потрясений, кризисов и крутых перемен. Впрочем, затянувшаяся спокойная и застойная жизнь тоже не на пользу общественному организму.

Давно, еще в середине XIX века, жил очень одинокий человек — датский философ и писатель Серен Кьеркегер. Он был против всего-всего, абсолютно, а если коротко — против общества. А признавал он и ставил выше всего одно — личность, индивид. То, что отличает одного человека от другого. Свою философию он построил на том, что личность неповторима. И эту неповторимость оберегал от всяких посягательств. Экзистенциальный индивид, то есть человек, живущий отдельно, обособленно, должен бояться, как черт ладана, всякой общности. Потому что общее убивает в нем личное, эксклюзивное. Даже истина, если ее признали многие, а тем более все, не для него. У него — своя истина. И вообще, у каждого — своя истина. Которая, между прочим, не постигается, не осознается разумом, а переживается. Истинно только оно — мимолетное, едва «схваченное» переживание. Тонкая эмоция.

«Из Кьеркегера» без всяких усилий выводится один немудренный принцип: один — против всех. Вражда между одним и всеми. Протест и даже восстание одного против всех. Один прав, все — неправы. Или я, или никто.

Оригинально, но оригинальность — несуразная. Нелепица. При всем желании нельзя даже представить человека — совершенно одного-одинёшенького. Так в жизни не бывает. Не было и не будет. Это — полная абстракция. Даже в бушующем океане — Федор Конюхов не один, а со всем миром. Все человечество — в его голове, а это очень далеко от одиночества. Он не один уже потому, что где-то о нем знают и ждут его. И сам путешественник об этом догадывается.

Серен Кьеркегор стоял на самом краю проблемы «Человек и общество». И продолжает на нем стоять. Потому что он, как ни странно, продолжается многими сторонниками и поклонниками. Теми, кто слишком высоко ставит свое в себе. Так высоко, что самим не достать.

Для индивидуалистов-эгоистов, себялюбцев и нарциссообразных, для ценителей личного благополучия, достатка и комфорта, для жаждущих безграничной свободы Кьеркегер — отец родной, надежда и отрада. 

Но много ли стоят наши «неповторимые» личности? Так ли велика разница между теми, которые якобы наделены всякими «божьими дарами» _ способностями, одаренностями, талантами и гениальностями? Которые будто бы дают человечеству несравнимо больше, чем «обыкновенные» люди, лишенные избранности, высоких помыслов и творческих озарений. Так ли низок дворник нашего двора перед Лобачевским?

Отчего-то мы привыкли делить самих себя на «тех» и «этих». На великих людей и маленьких человечков. На известных, прославленных и на серенькие толпы безымянных и безликих. Будто и без весов нам ясно, кто их них более весом. Будто бы потеря одних — потеря малая, почти неощутимая, а потеря других — огромная и невосполнимая. Будто бы такому человеку, как Лобачевский, — тысячу баллов, а такому человеку, как дворник, — каких-нибудь десять.

Если говорить о таланте, то он, прежде всего, — мера отзывчивости. Мера сопричастности. Не отрешенности от мира людей, а вживности в него. Смысл таланта не в том, чтобы замкнуться в себе, а в том, чтобы как можно шире быть услышанным. Талант выявляет себя тогда, когда становится голосом миллионов. Талантливые люди не с небес спускаются к нам, чтобы удивить нас какими-то божественными откровениями, нет, они живут среди нас, и если отличаются от всех, то отзывчивостью своих сердец.

Все мы — люди. Выстройте имена, какие угодно — все люди. Да, мы разные, но не очень. И не в главном. И нет среди нас идеальных, все грешны. И никто не знает истинную цену каждого. И нет такого суда, который вправе присуждать к расстрелу за бесполезность — потому что можно ошибиться. Последний лентяй, бездельник и пьяница, может быть, не хуже дорожника, который всю жизнь строит плохие дороги. Или не хуже писателя, романы которого никто не читает.

Любить надо всех, а не только избранных. Всех, причисленных к человеческому роду. Да, любить всех трудно, почти невозможно, но только так можно исправить человеческий род. И именно такая любовь есть то «вознесение» личности, какого, видимо, добывался Серен Кьеркегер. Когда человек «хороший» — не его заслуга. И когда человек плохой, — не его вина. Хорошими и плохими нас делает общество, его среда. Значит, чтобы люди были «хорошими», надо, чтобы «хорошим» было общество. Однако здесь то же узел двух противоречий: с чего начать — с людей или с общества.

Вы скажете «элита». А что такое элита? Не более чем специализация. Общество для своей узкой части создает особые условия, которые дают возможность стать уникальными «спецами», например, в управлении. Или в науке. Или в художественном творчестве. Согласитесь, что ребенок, просиживающий за роялем с малолетства каждый день по пять, шесть, семь часов, имеет больше шансов стать великим музыкантом, чем мальчуган,  который никогда не садился за инструмент. Элита — это те, которые возвращают обществу то, что им дано  обществом. По сути, найм: общество нанимает когорту людей на особое дело,  которым не могут заниматься все скопом.

Наши гены пророчат нам равенство. А оно — иллюзия. Не реальность. Реальность — неравенство. Оно создается само собой, без всяких потуг. Значит, оно — естественно. И, значит, равенство — неестественно. Противоестественно. Его можно добиться только через потуги. То есть искусственно. А надо ли?

Пока на планете Земля не было людей, все происходило естественно. А все искусственное на планете — от человека. Мы и сами в какой-то степени искусственные, потому что духовность в себе впитываем сами. Да, природа до равенства не дошла. Она не создала ничего абсолютно одинакового. Ни двух одинаковых листочков, ни двух одинаковых жучков-паучков. Природа остановилась на сходстве: очень много «такого», но чуть-чуть «другое». Например, мужчина и женщина: явное преобладание тождества, а разница в каких-то гормонах…

И людям никогда не добиться абсолютной одинаковости, как бы мы ни старались. Нечего и стараться? Но, при всем при том, среди людей живет и не умирает мечта о равенстве. Равенство — идеал. Недосягаемый, как и полагается всякому «нормальному» идеалу. Но это не значит, что к идеалу не надо идти. Надо. И продвинаться к нему все ближе и ближе. Это все — человеческое, «искусственное»: создать себе идеал, идти к нему, зная, что не дойти, и быть довольным, что не дойти. То есть не дойти до конца.

Я думаю, все прекрасно понимают, о каком равенстве идет речь. В сущности, надо признать только одно-единственное равенство: все мы — люди. И исходить из этого. Не допускать, что кто-то вроде бы человек на 60 процентов, а кто-то — на 120. Все мы люди на 99,9 процента.

Михаил Фонотов

Челябинск