Мои люди

12 апреля 2013 года

Вячеслав Куликов, поэт, журналист, Уральск, Казахстан

Вячеслав Куликов родился в 1951 году в Куйбышевской (Самарской) области. Всю жизнь работает журналистом в Казахстане. Мы с ним познакомились в Аркалыке на свадьбе нашего общего друга Александра Коцерубы и подружились на всю жизнь. Периодически встречаемся и переписываемся. Получив очередной стих от Славы, зачитываю его своим домашним. Стихи В. Куликова должны знать как можно больше людей.

 

 

————————————————————————————————————————————————————-

НЕОТПРАВЛЕННЫЕ ПИСЬМА

От автора
Этот сборник был задуман 35 лет назад.
Я был молод, амбициозен, служил репортером в районной газете и никак не предполагал, что переход количества в качество растянется на столь долгий срок. Но ни о чем не жалею, ибо почти все, написанное в дебюте, не выдержало проверку временем.
Самоцензура пощадила лишь те вещи, без которых я не мог состояться вообще. Наверное, это тот случай, когда самооценка спасовала перед инстинктом самосохранения. Да и мои близкие, которым я читал эти стихи в минуты нечастых откровений, находили их «неплохими».
Возможно, «Неотправленные письма» так и остались бы в моем столе навсегда, но мне повезло с другом.
Через много-много лет он нашел меня в Казахстане и зазвал погостить к себе, в Ханты-Мансийск. Вот там-то, за нельмой под «Камю», мне и было авторитетно заявлено, что фрукт я поэтически созревший. Ну как я мог не поверить другу-академику Анатолию Ефремову, человеку известному в Москве и Сибири, которому к тому же не чужды поэтические опыты!
И все же прошел еще год, прежде чем наш проект начал осуществляться. Причем уже само наличие перспективы послужило для меня качественно новым толчком в творчестве.
Впрочем, судить не мне, а тем, кто держит сейчас в руках вот эти неотправленные письма. Слава Богу, у них нет срока давности независимо от времени написания.

ИЗ ДОЛГОГО ЯЩИКА
По зрелом размышлении я решил не располагать стихотворения в хронологическом порядке. В конце концов публикуются они только сейчас. К тому же многие датировки весьма приблизительны, ибо устанавливал я их по памяти, которая, увы, несовершенна.
Единственное, в чем не сомневаюсь: вначале должно быть

Предостережение
Читателю
Когда, раззявив ротовую полость,
Куда-то торопливо семеня,
Меня берет за локоть бестолковость —
Как это узурпирует меня!

Привыкшая всю жизнь глазами хлопать
И начинать рабочий день с пивной,
Она не просто мой сжимает локоть,
А скручивает руки за спиной.

И, вспоминая Игоря Талькова,
Я размышляю вязко и с трудом,
Что наша жизнь и так-то бестолкова,
А тут и вовсе форменный дурдом.

Беспомощна житейская подковка.
Все будущее — как плевок во щах.
И так трещит от мыслей бестолковка,
Что хочется упиться натощак

Святое дело – как же без такого!
В сторонке от станка и бороны.
А главное, ужасно бестолково,
Что ты уже потерян для страны.

Положен орден за мою поимку.
Но это можно позже, а пока
Мы с ней шагаем чуть ли не в обнимку,
Как два тупых донельзя сапога.

Давно я так предельно не срамился –
Как будто крест у нищего украл.
Но все же поднапрягся, отстранился
И локоть свой решительно убрал.

О, как она обидчиво надулась,
Мат изрыгая с пеною у рта!
Ее умнее даже наша дурость –
Вполне национальная черта.

Я знаю, что скажу сейчас не новость.
Но чтобы жизнь не рухнула мрак,
Гоните прочь тупую бестолковость –
Она наш главный и заклятый враг.
16.03.2009 г.

Письма
Моей жене Валентине
В письмах кроется многое:
Объяснения, просьбы, угрозы…
В письмах можно советоваться и поучать.
Иногда задавать необдуманные вопросы
И всегда на вопросы такие не отвечать.

Письма пишут по-разному:
Искренне и спесиво,

Так, от нечего делать и если невмоготу.
Разрешается все – от проклятия до «спасибо»,
Лишь бы чем-то заполнить душевную пустоту.

В письмах полный простор
И найти себя, и забыться.
Есть в них что-то бесхитростней запаха мартовских верб.
Можно плакать от счастья и в плаче соленом забиться,
Распечатав бесстрастный, со штемпелем стертым конверт.

Письма часто кичатся любыми расцветками атласа.
С виду благополучны и благодушны весьма.
Но пустует отчаянно место обратного адреса.
Адрес теплится в памяти – нет и не будет письма.

Письма – это порой как весеннее омовение,
Вдохновение, яростный переворот!
Впрочем, что говорить, в письмах люди всегда откровеннее.
Почему-то не хочется, чтобы было наоборот.

Письма робкие
И громогласно-безустые.
Шлют надежды, протесты, сомнения, похвальбу…
Письма – судьбы!
Снуют почтальоны без устали,
Посвящая им собственную судьбу.
Ок. 1975 г.

Зимний этюд
Владимиру Катрущенко
Однажды, посреди зимы,
Придут январские дымы.

Сначала над одной избой
Поднимется дымок-изгой.
Затем невидимой тропой
Умчится вслед ему другой.

А там, у печи, в тишине,
Хлеб подымается в квашне.

Теперь уже и там, и тут
Дымы из теплых труб растут.

Их в вышине во все века
Ждут призрачные облака.

Ни крика птиц. Ни ветерка…
1974 г.

Набросок с натуры
Валерию Вольфу
Опохмеляясь по утро «Шипром»,
Разя им прямо наповал,
С каким-то вынужденным шиком
Мужик махоркой торговал.

Не завербованный «Моссадом»,
Не рассекреченный Москвой,
Дымил он густо самосадом.
Задумчивый и в доску свой.

Кругом жестянки, склянки, банки
Разменивались на рубли.
И независимые бабки
С ним светский разговор вели.

Они, зашоренные в шали,
Порой срывались и на крик.
Но, в общем, шибко уважали
За то, что бывший фронтовик.

Весь день бурлила барахолка.
И, торговаться не мастак,
Он на вопрос: «Почем махорка?» —
Махал рукой: «Бери за так».

К чему с таким товаром жаться,
Когда дожился до седин!
Ему хотелось пообщаться,
Поскольку был, как перст, один.

В пивной пиликала двухрядка,
Ругался с бабами мясник…
И вдруг ретивый страж порядка
Перед мешком с махрой возник.

И, молодой, розоворожий,
Пока ни беден, ни богат,
Сержант с улыбкой нехорошей
Спросил: «А где сертификат?».

Отбросив всяческую робость,
Мужик ответил честно – где!
Но, интересная подробность,
Его не бросили в беде.

Вспотела у сержанта холка,
Когда, на дружбу не легка,
Отчаянная барахолка
Вступилась вся за мужика.

Орали бабки между крынок,
Мясник румяный, как Рабле.
И это был уже не рынок,
А грозный бунт на корабле.

Где друг за друга, брат за брата,
Где даже мыслей нет чужих.
И как-то, что ли, виновато
Смотрел на это все мужик.

Он матюкнулся. Но и только!
Какой тут, граждане, протест?

Лишь на морозе зло и тонко
Скрипел березовый протез.
1991 г.

*   *   *
Фронтовикам
Играют в войну пострелята,
Еще не умея стрелять.

Печальнее нет постулата,
Чтоб мысль вот какую понять:
Играют-то не на кларнете,
Азарту отдавшись сполна.

А значит, пока на планете
Уродует души война.
2000 г.

На мельнице
Мухамади Хамитову
Поклонюсь ей как наместнице
Всех полей у ближних сел.

Я, когда бывал на мельнице,
С мельником беседы вел.
Говорил с ним про Америку,
Про египетских рабов.
Даже жаловался мельнику
На несчастную любовь.

— Вот бы я ее, изменницу! –
Усмехался он в усы.

Прибывал народ на мельницу,
Окружал народ весы.
Жернова вращались медленно,
И молчали все, пока
Нам неслышно время мерила,
Струйкой, теплая мука.

Это было озарением.
Мысли теплые текли.
Из муки такой со временем
Хлеб особенный пекли.
И наградой были мельнику
Просто теплые слова.

Бесконечно и размеренно
Все вращались жернова.

А вдогонку за восходами,
С ними солнце поделя,
Зеленеющими всходами
Снова теплились поля.
1985 г.

Лирофенология
Александру Карпову
Солнца рыжие ужимки.
Ливня ладные силки.
Словно синие снежинки,
Стынут в поле васильки.

Тени кленов на опушке.
Паутин седая сеть.
Со своей крутой макушки
Лето начало лысеть.

*   *   *
Воспоминания о лете:
Какая тихая вода
У этой речки на рассвете
И у дремотного пруда.

А днем над родником-оконцем,
Когда в разгаре сенокос,
Насквозь пронизанная солнцем,
Звенит мозаика стрекоз.

*   *   *
Вновь быть зиме – морозит вечерами.
Случайный лучик солнца на полу.
И комнатный цветок, прижавшись к раме,
Проводит лепестками по стеклу.

Погаснут сполохи осеннего горенья,
И ветер станет яростно жесток…

Качаются продрогшие деревья,
Жалея одомашненный цветок.

*   *   *
Дубрава вновь в багрянец разодета –
Как капли солнца на ветвях-руках.
И светел, словно жест прощальный лета,
Кусочек радуги, застрявший в облаках.

*   *   *
Не мотыльки порхают – листья.
Неслышный звон стоит в лесах.
У осени повадка лисья,
Ну как тут не попасть впросак!

Бегу с наивностью подпаска
Туда, где тучи как стада.
Да, я попался, я попался
В расставленные невода.

И осень мне подтачивает силы.
Как горький запах спиленной осины.
1973-199? гг.

Ночной Чаган
Николаю Григорьевичу
Чеснокову
На Чагане ночь чутка, как чомга.
Над Чаганом тишь черна, как тушь.
И луны унылая лодчонка
Напрочь затерялась среди туч.

С огородов дух ползет назёмный.
Душно на душе и горячо.
Еле шелохнется сад Казённый,
Уронивши кроны на плечо.

Времени замедленная мина
Под покровом мрака не видна.
В темнооком омуте сомина
Мнится мне у призрачного дна.

И хранит капризная фортуна,
Колесо крутое провертев,
Эту ленту ленного Нептуна,
Пугачевской вольницы вертеп.

Не по силам сну и урагану
Смыть с его лица угрюмый грим.
И скользит по вечному Чагану
Пеликан, как белый пилигрим.
2008 г.

*   *   *
Сестре Людмиле
Сентябрь третирует березы.
Стал пеплом лета мотылек.
Отсеребрились в травах росы,
И холод лютый недалек.

Снега всегда неосудимы,
Хоть по теплу заголоси.
Они – как вечные седины
В косе у матушки-Руси.
01.10. 2007 г.

*   *   *
Дочери Марии
Я лечу над Парижем
Отголоском Москвы —
Над вальяжным и рыжим
От последней листвы.

Я парю над Парижем,
Уходя на вираж.
Всем, однажды парившим,
Мой понятен кураж:

Не родимая пашня,
Не родной перегной,
А Эйфелева башня
Там, внизу, подо мной!

Я пою над Парижем.
С Саркози на пари.
Спит орган в острокрышем
Нотр-Дам де Пари.

Пасть ощерит химера
И задует свечу…
Мне-то что! Я – фанера.
Над Парижем лечу.
11.01.2009 г.

РОДИНА
Анатолию Ефремову,
однополчанину и профессору
Полуявь – полудрема.
Вечер тих и тверез.
Возле старого дома
Тают свечи берез

Близко лета макушка,
Прибежавшего вскачь.
И тоскует кукушка,
И смеется дергач.
Давней грустью ведома,
Ива плачет без слез.

Возле старого дома
Тают свечи берез.

Зов судьбы-озорницы
Снова тянет сюда.
Запылали зарницы,
Пропылили стада.
Дед читает Прудона,
Хмуря брови всерьез.

Возле старого дома
Тают свечи берез.

Между тундрой и Крымом
Растворяюсь в ночи.
Слышно, как под обрывом
Бьют святые ключи.
Вы меня подключите
К шепотку камыша.
Как болит под ключицей
От восторга душа!

Не печаль, не истома,
Не бессмыслица грез…
Возле старого дома
Тают свечи берез.
198? – 2008 г.

Август
Сергею Тунику
А лето, пожалуй, проходит.

Разлуки такие легки –
Как будто ночной пароходик
Прошлепал в низовья реки.

Его я прошляпил. Нелепо
По берегу гнаться за ним.
Но как же короткое лето
Мы в памяти долго храним!

Казалось бы, что за утрата?
Мы скажем и будем правы:
«Природа во всем виновата.
Устои ее таковы.
Так что ж, посягать на устои
И августу крикнуть: «Постой!»?
Занятие это пустое.
А возглас и вовсе пустой».

Абстрактна утрата, и все же
Она осязаема в миг,
Когда до декабрьской дрожи
Пронзает прохладой родник.
Плюща обозначатся плети
Сквозь слезы вишневой смолы…

Понятия наши о лете,
Увы, бесконечно малы.

Но главное, что интересно:
А сколько нам лета дано?
Духовно оно и телесно.
Но не бесконечно оно.

Расстанусь с березовой рощей.
Она и простит и поймет.
Приду на вокзальчик продрогший,
Услышу, как кто-то вздохнет:

«Скажите, пожалуйста, — осень…»
Ок. 1982 г.

Понимание
Григорию Споденцу
Понимаю сентябрь,
Облетевшие листья когда,
Словно стаи рыбешек-сентявок,
Умыкает вода.

Открываю сентябрь,
Словно выставку ярких палитр.
Надо мною, случаен,
Одиноко журавль парит.

И награда, и кара –
Чувство осени, время огня.
Отшумел листопад Ниагара,
Закруживший меня.

Зимних сказок пора заревая
Наступает, траву серебря.
Открываю себя, закрывая
Перечитанный том сентября.
1983 г.

*   *   *
Владимиру Грунину
Груша по имени Груня
В силу своей простоты
До середины июня
Не распускает цветы.

Все-то ей кажется, нюне,
Будто бы рядом беда.
Будто бы грянут в июне
Праздные холода.

Нет в ней ответной отваги.
Век ее грушевый крут –
Только бурьян да овраги
Рядом ретиво растут.

Бежевый ветер доносит
Яблони запах и цвет…
Груша не плодоносит
Вот уже несколько лет.

Видно, она накануне
Странного срока, когда
Станут без разницы Груне
Засухи и холода.
1990 г.

Лунный календарь
Ивану Ряполову
Луна, как ломтик дыни,
Взошла на небеса.
И стали молодыми
Подлунные леса.

Струился на ладони
Ее неслышный свет.
И тихо стало в доме,
Как будто дома нет.

А льют дожди косые,
И, ошалев не миг,
Мы шлепаем, босые,
По лужам, напрямик.

Спешим к пустому лесу,
Где первая листва
Нашептывает лету
Приветные слова.

Прекрасно понимая,
Что истины не скрыть,
Что дождь в начале мая –
Мальчишеская прыть!

Росли беспечно травы –
Готовились цвести…
Не будут у дубравы
Из них венки плести.
Они не встретят осень
И дождь сквозь решето.
Мы их на сенокосе
Подкосим ни за что.
Уложим на подводы –
Трава и есть трава.

И, как громоотводы,
Застынут дерева.

Зима снега замесит,
Чтоб все следы стереть.
И будет в небе месяц
Таинственно стареть.

Светиться льдинкой слабой,
Растерянный слегка.

Его медвежьей лапой
Прикроют облака –
Подальше от полудня.
И только лишь весной
Взволнует новолунье
Своею белизной.

Все под луной мгновенно.
Уходят годы вдаль.
У каждого, наверно,
Свой лунный календарь.
1982 г.

В ТИРЕ
Александру Иванову
В затемненном невзрачненьком помещении,
Где царит благодушно-азартный уют,
Люди, кажущиеся мишенями,
По мишеням подсвеченным бьют.

Здесь за каждый выстрел заплачено.
Пусть копейки, но наперед.
Вон, мальчонка смотрит заплаканно:
Прострелялся, но в долг не берет.
Есть в обиженном человечке
Что-то выше азартных сил.

Дядя выстрелами гасит свечки.
Эх, последней не погасил!
Промахнулся или подумал:
«Что ж я, дурень, палю сгоряча!
Ветерок бы случайный не дунул,
Может, это  — моя свеча?».

Впрочем, тир осторожных не любит.
Тот навскидку по «мельницам» лупит,
А вот этот сурово прицеливается,
Как к венгерской дубленке приценивается.

Пляшут в тире свинцовые шарики.
Огрызается тирный редут.
Пацаны и большие начальники
Одинаково выглядят тут.

Так подумать – смешное смешение
Страсти праздной и деловой.

И смеются над нами мишени,
Кувыркаясь вниз головой.
1984 г.

ПЕРЕКАТИ-ПОЛЕ
Валентину Петрову
1
Перекати-поле.
Странница-трава.
Словно с плеч слетела
Чья-то голова.

Бездыханно катится
Вдаль и в никуда.
Ей с испугу кланяется
В пояс лебеда.

Ты куда, бездомная?
Обожди, вернись!
Голова бедовая,
Ох, не обманись.

Толку-то в мытарстве!
Зряшные труды —
В тридесятом царстве
Нет живой воды.

Жизнь не возвратится
В неурочный час –
Мертвая водица
Царствует сейчас.

Нравится, наверно,
Смаковать молве:
«Только что и ветра
В этой голове.

Кто смышленым вырос,
А не трын-травой,
Тот себя не выдаст
Этой головой…»
2
До смерти усталый,
С горестным челом,
Плавал глобус старый
В луже, за селом.

От ветров слепое,
Шариком резным
Перекати-поле
Ткнулось рядом с ним.

И в лучах рассвета,
Странной чередой,
Мчала их планета
За живой водой.
198? г.

В Картошином овраге
Чингизу Ташенову
В Картошином овраге
Средь зимних непогод
Суровые «варяги»
Сбираются в поход.

А на высоком бреге,
Тая в улыбках яд,
Отчаянные «греки»
Им противостоят.

Кругом снега по плечи
И стужи вьюжный вой.
А дома топят печи.
И хочется домой.

Понятно и салагам,
Что хоть костьми поляг –
Не станет «грек» «варягом»,
А «греком» экс-«варяг».

Давать друг другу фору –
Великий смысл игры.

Еще мы в нашу пору
Любили жечь костры.
Запалим пни-коряги,
Огонь взовьет, ретив,
И песню о «Варяге»,
И Микиса мотив.

Весна вскрывает реки,
И бабы говорят:
-Вчера тонули Греки,
А их спасал Варяг.
Внучонок бабки Вари
Спас Грековых ребят…

Эх, годы миновали,
А душу теребят.

Кошу по первой влаге.
В траве птенцы снуют.
В Картошином овраге
Особенный уют.

Свистит коса в осоке,
Льет по лопаткам пот,
И сказочно высокий
Над летом небосвод.

Присев в тени осины,
Я понимаю тут,
Что ядерные зимы
На мир не упадут.

Не загуляет вьюга
И не померкнет день,
Ведь понимать друг друга –
Великий дар людей.

Скатился с кручи вечер.
Почти совсем в ночи
Стучат в беспечной сече
Мальчишечьи мечи.
1985 г.

Преданность лету
Сергею Ивановичу
Чубаеву
Вечерами за тучами
Позастынут ветра.

Солнце взглянет задумчивей
И мудрей, чем с утра.
Лес растянется в изгородь…

Словно не наяву
Душит серая изморозь
Голубую траву.

Власть осеннего золота
Опьяненью сродни.

Коченеют от холода
Заскорузлые пни.

Отпечаток усталости.
Непонятная вещь –
Ворон, пегий от старости,
Одинок, не зловещ.

И, собою довольны,
Скрытой силы полны,
Белоснежные волны
Вырастают в холмы.

В них – тепла погребение.

Наст пробит, словно щит.
И головка репейника
Из-под снега торчит.
1976 г.

Самолетик
Ивану Задорожному
Летел самолетик над осенью поздней, пострел.
За синие горы к студеному морю стремился.
Железный журавлик смотрел, как вожак притомился
И стая гусей опустилась к воде на отстрел.

Гудел самолетик: «Я запах полыни везу
Туда, где его среди зим отыскать не сумели».
Давно отшумели июльские ливни внизу
И листья поникших деревьев давно отшумели.

Летел самолетик, бесстрашно мотор распаля.
Будил спозаранку валявшихся в теплой постели.
Давно опустели усталые с виду поля.
И гнезда пичуг перелетных давно опустели.

Свою принадлежность считал он небесно-земной.
И знал, что полет через горы для слабых летален.
Давно замечали, что запах полыни зимой
К большому теплу и к веснушкам февральских проталин.

Когда вспоминается, как мы летали во сне,
А ветер крупинками снега по стеклам молотит,
Пусть к вам из весны прилетит голубой самолетик
И снова к студеным морям улетит по весне.
1989 г.

*   *   *
Чеславу Радевичу
Этот мячик колючий в офсайде.
Вне игры!
Мертвый ежик лежал на асфальте,
Словно знак: люди, будьте добры!

Как ты, кроха, попал под колеса?
И зачем ты оставил леса?
Отливая белесо,
Двоеточьем застыли глаза:

Все случайность…
А может быть, — участь?
Что за шутку сыграли с тобой?
Беззащитной явилась колючесть
Под шершавой машинной стопой.

И к тебе, безразличья лишаясь,
Глуповатый голубенький ЗИЛ
Притормаживает, приближаясь.
Задавивший – не тормозил.

В этом — глупость шоферского шика.
Тут повинна полночная мгла.
Рядом долго стояла ежиха.
Но ушла.

Возвратилась на узкую просеку,
В разнотравья густые ковры.
Не дождавшись ответа на просьбу:
Люди, будьте добры!

Отец-шофер возил в кабине сына.
Мальчонка над ежом заплакал сильно.
Отец подумал, опустив глаза:
«Бывает в жизни, только так нельзя».

У мальчика легла на лоб морщина
И по щеке слезинка проползла.
И объезжала каждая машина
Свидетельство нечаянного зла.
1977 г.

*   *   *
Николаю Татаренкову
Провинциальный клуб гудел –
Впервые ставили Мольера.
Старик, лохматый как кудель,
Вникал в понятие «премьера».
В фойе завзятый зритель мерз
И, взглядом проходя по спинам,
Меланхолично, словно морж,
Ритмично фыркал в кружку с пивом.
Он был сегодня без идей,
Но что-то звякало в кармане…
По сцене юный лицедей
Передвигался, как в тумане.
И по наивности слепой,
С какой-то непонятной болью
Он был сейчас самим собой,
Чужой проникнувшись любовью.
Творенье легкого пера –
Она свободно им играла.
Всем эта странная игра
Казалась пьесой без финала.
И зритель размышлял: «Пора
У программе Первого канала».
Любовь героя доконала.
Спектакль взяли на «ура».
Рыдал у вешалки герой,
Размазывая грим рукою.
Ругал замученную роль
И жаждал некого покоя –
Не первый раз и не второй.
Метался ветер, озверев,
И как сквозь мутное оконце,
Сквозь влажную кору дерев
Слегка просвечивали кольца.
И люди тонко подмечали:
Мол, сколько ни пугай ее,
Весна всегда возьмет свое.
Но быть зима должна вначале.
1978 г.

Излучина Арбата
Булату Окуджаве
Рокотала картаво гроза над Арбатом.
Стар он и знаменит.
И хотелось сказать, что над Старым Арбатом
Робкий дождь семенит.

Тротуары опрятно вода окружала.
Било небо в набат.
Вспоминался невольно Булат Окуджава:
«Ах, Арбат мой, Арбат».

Что в Арбате продрогшем?
Нечаянный образ –
Невысок и горбат.
Но в глазах запрокинутых молнии отблеск.
Не постигнуть Арбат!

Не измерить шагами его протяженность
От Курил до Карпат.
Непрестанно размеренных капель тяжелость
Барабанит в Арбат.

Летний ливень легко над Москвою промчался,
Отодвинулась мгла.
И Арбат не горбатился, а излучался –
Словно радуга прилегла.

Ну когда мы простую науку изучим?
Знать бы нужно всегда:
У таких вот, оставшихся в детстве излучин,
Есть своя прямота.

Нам бы к ней хоть совсем ненадолго вернуться.
Хоть однажды прийти…
Я прошел весь Арбат и решил оглянуться,
Чтоб не сбиться с пути.
1973 г.

*   *   *
Владимиру Петрову
Мой приятель – нефтяник.
Убежденный. И с давних пор
Он меня постоянно втягивает
В бесполезный, в общем-то, спор.

Этот спор – как хожденье по лезвию.
Постоянно приятель речет:
— Нефтепромысел – та же поэзия.
Но, конечно, гораздо полезнее…
Что за черт!

Он почти процитировал классика.
Он его к разговору привлек.
Он, одетый в доспехи из пластика,
Бьет меня, беззащитного, влет:
— Ох уж, мне ваши строфы-куплеты!
Я – глубинный поэт-землемер.
Нам не надобны просто поэты
В век неистовой НТР.

Ладно, с этим могу согласиться:
Созиданье – поэма поэм.
Но в страну полимерного ситца
Не заманит, увы, ЭВМ.

Голубое окно – как проектор.
На стене обозначен рассвет.
Кто из нас, из двоих, фининспектор?
Кто – поэт?

Кто же, в самом деле, полезнее?
Успокойся – твержу – не спеши.
Все, что в жизни достойно поэзии,
Создается движеньем души.

А в душе и работа, и действо
Неизбывны, как хлеб на столе.
В нас поэты заложены с детства.
С появленья на этой земле.
1979 г.

В старом доме
Друзьям детства
В старом доме пацаны играют в прятки
И в пиратов с деревянными пистолями.
И лежит в чулане колесо от прялки,
Словно малое колесико истории.

Как же времени печать неутомима!
Вот была шатровой крыша, да истлела.
Назывался сорок лет назад – «домина».
А теперь подпорки справа, да и слева.

И, собравшись на завалинке, старухи
Этот дом, свое отживший, понимают.
В полушалки прячут зябнущие руки.
Вспоминают.

Будто снова запах гари осязаем.
Будто снова слышен лязг и вой металла.
В 41-м на войну ушел хозяин.
С сыновьями вместе, значит, как пристало.

Провожал их за деревню голос хромки.
А погода-то была – июнь-погода!
Три коротких темно-серых похоронки
Получила Катерина за полгода.

Не рыдала на людях, не голосила
И прощала всем участливые лица.
Так ее печаль-кручина подкосила,
Что любому было видно: не жилица.

Отдалилось время, ох как отдалилось.
Жили здесь чужие люди, чьи-то семьи.
Ну, крыльцо по недосмотру завалилось,
После – сени.
Неуютно стало жить в таких «палатах».
Нынче все, что попрочнее, выбирают…

Надоело пацанам играть в пиратов.
И теперь они во всю в войну играют.

Появляется один в оконной раме,
Неуклюжий, не по-местному упитан:
— Падай, Петька! Понарошку ты убитый!
— Нет, я только вот сюда немножко ранен.

Как отчетливо ребята понимали:
Умирать и понарошку неохота.

«Помнишь старый дом? Его уже сломали, —
Написали мне друзья через полгода.
— На дрова его пустили, вот что жалко.
И никто не возразил, не удивился».

Как огонь лизал его поленья жадно.
Дом последний раз теплом своим делился.
1980 г.

Дворник
Николаю Тимиргалееву
Без отдыха
Раздвигая дождевую мглу,
Если только хватает воздуха –
Дворник мечется по стеклу.

Словно вольнонаемник,
Мельтешит, спешит, а затем
На крутом затяжном подъеме
Неохотно сбавляет темп.

Безотвязно чувство привязанности
К одному ветровому стеклу.
Если иней декабрьской вязкости,
Он тотчас застывает в углу.

Отдыхает: ни цели, ни веры.
Нет пути ни туда ни сюда –
Как весло остроносой галеры
На прозрачной поверхности льда.

Но срывается в радости!
По привычке – взад и вперед.
Поворот на сто двадцать градусов
И опять поворот.

Но отчаянья, ни печали,
Предоставлен себе самому.
Только мы вот не замечаем,
Что обязаны чем-то ему.

Умиленные собственным раем,
Мы на разные голоса
Восхваляем себя и теряем
Тех, кто нам открывает глаза.
1973 г.

Звери в городе
Вадиму Золоедову
Алма-Атинский зоопарк забит народом.
Ребята и старушки в стиле «ретро»
Теряются у взрослых ненароком.
Но, в общем, редко.

Животный мир от горожан отгородили.
А может быть, наоборот – ищи ответа.
Вот если б звери город посетили
В разгаре лета.

Исторг бы тигр не рык, а звук зевотный.
Как при проколе – воздух из баллона.
Не очень изменился мир животный,
Но избалован.

В межклеточном пространстве  бестолково –
«Бананы», вельветоны, как на торге.
Мартышки и мандрилы от такого
Визжат в восторге.

Медведица – наискосок. Зовут Авдотья.
В линялой шубе, босиком. Она с Тибета.
Ну и нарочно рядится в лохмотья
В разгаре лета.

Когда-то северный, медведь по кличке Умка,
Оскалив зубы, как всегда, грустит о воле.
Все думают, что он смеется умно
И всем доволен.

А мишку мучает тоска, жара тупая.
Его уже который год толпа мытарит.
Он, лапами весь день переступая,
Башкой мотает.

Ну что же, звери, если ощутите
Не ваш привычный, а духовный голод,
Зайдите, обязательно зайдите
В притихший город.
1980 г.

*   *   *
Владимиру Егорову
Многие меня уже не помнят
Там, где песню первую сложил.
Потому что, многими не понят,
Как-то безалаберно я жил.

Почему-то не стремился в город.
Я, конечно, собирался, но
Бывший сельский, Вольдемар Егоров,
Философски молвил: — Не дано!

Не сумеешь перевоплотиться
По своей душевной простоте.
А за это можно поплатиться.
Так что – со щитом иль на щите…

И, томясь поступком незасчитанным,
Сбрасывая что-то со счетов,
Становясь у жизни подзащитным,
Я решил расстаться со щитом.

Прав был, прав Егоров-горожанин:
В городе ты гольный каторжанин.
Теснотища, аж башка трещит –
Поднимаешь сам себя на щит.

Многое тогда не досказали,
Расставаясь на пустом вокзале,
За вихры друг друга теребя.
И теперь, с годами вырастая,
Нас пластает истина простая:
Мы ведь уезжали от себя.
1976 г.

*   *   *
Одноклассникам
и однополчанам
Упрямого подростка – не подарка,
Меня учила русскому татарка.
И вообще я вам признаюсь тайно —
С учителями мне везло фатально.

К примеру, с тем же Колей-математиком,
Высоким и законченным флегматиком.

И с увлеченным седоватым физиком,
По-моему, немного вроде шизиком.

И даже с белокурой историчкой –
Фигурой зачастую истеричной.

Но больше всех я восхищался «немкой»
С чертами исключительности некой
И ореолом доброты негласной.
Она была моею дамой классной

Стирает время годы, будто ластик,
И помнится не каждый одноклассник.
Лишь только позаметнее особа
В затылок забивается особо.

Климович мне твердил про шлях Чумацкий,
Кося на звезды узкий глаз чувашский.

А вот о пользе зелени бордоской
Талдычил Мокша, паренек мордовский.

Весьма далек был от эпикурейства
Илюха – сын советского еврейства.

А вот кто был порой эпикуреец,
Так это Коля Ким – полукореец.

Слежались мысли стрелами а колчане,
И помнятся не все однополчане.

Но украшал войска «кирка – лопата»
Колесников Борис по кличке Папа.

И эрудитом вроде всяких Бремов
Считался в роте рядовой Ефремов.

А в штабе все считали за труды –
Постигнуть суть солдата Качкалды.

И если кто-то до сих пор не понял –
К чему я это все?
Да просто вспомнил!
2008 г.

Как будто
Анатолию Ефремову
Как будто позабытый всеми,
Припоминая имена,
Опять стучу в чужие сени.
А там такая тишина.

Но в состоянии особом
Жду, как побитый фаворит,
Что кто-то загремит засовом
И молча двери отворит.

Качнется зябко воздух зыбкий.
Зажжется спичка, как софит.
Захныкает сынишка в зыбке
И снова мирно засопит.

Жена сердито вздернет носик
И лишь руками разведет:
Мол, где тебя нечистый носит?
Еще чуть-чуть и рассветет.

Я знаю – извиняться глупо.
Она тверда, как снежный наст.
И все же на ступеньках клуба
Такой мальчишник был у нас!

Ей, как покойнику горчичник,
Мои покорные слова.
И все-таки какой мальчишник!
И все-таки она права.

Но исчезает наважденье.
Луна свинцова, как синяк.
И тайна моего рожденья
Надежно спрятана в сенях.

Стук – невеликое искусство.
За дверью расхлебенят пасть.

И так всегда: в передней пусто,
Но даже в сени не попасть.
26.11.2008

*   *   *
Хорошим людям
Говорят, на нуль ничто не делится.
На него делить запрещено.
И такое на планете деется,
Будто скоро всем нам крышка, но
Выживем. Куда мы, люди, денемся!
Доживем до лысин и седин.
Мы ведь тоже на нули не делимся,
Даже если на нуле сидим.
28.11.2008

*   *   *
Дяде Жене,
солдату и генералу
Нас все меньше и меньше,
Будто дело труба…

Непотребные вещи
Вытворяет судьба.

Нам не шелка потоньше,
Не медов на столе.
Нам бы только подольше
Жить на этой земле.

Чтобы вешние дали
Этой вещей земли
Нас еще повидали,
Нас еще увлекли.

Этой речки туманность.
Этот стрекот цикад…
Нам бы самую малость
Отодвинуть закат.

Чтоб от нас не остались
Лишь одни трудодни.
Чтобы всё разрастались
Корни нашей родни.

Чтоб покаяться: «Боже,
Все грехи отпусти».
Нас все больше и больше
На конечном пути.
25.11.2008

Тростинка
Анатолию Ефремову,
в день славного 60-летия
Село Тростянка – как грустинка —
Стоит во ржи.
Кряхтит от старости пластинка,
Балажат чижи.

Опять я встал чего-то ради
В такую рань.
И гордо на моей веранде
Горит герань.

Встряхнет природу дождик-ёрник,
Грозы озон.
Воркует радиоприемник,
Поет Кобзон.

Истает слабая росинка
На лепестке.
Село Тростянка – как тростинка.
След на песке.

Накинув небо, как простынку,
Валюсь в траву.
И, ухватившись за тростинку,
Пока живу.
12.03.2009 г.

ПРОпорции
«ПРО» — явление в русском языке не рядовое. Это и аббревиатура, и приставка, и предлог… В данном случае – это как раз предлог автора не утруждать себя особенно названием стихотворения.
В общем, поскольку мир, на мой взгляд, состоит из неисчислимого количества пропорций, осмелюсь обнародовать лишь малую их толику.

Про дворника
Борису Колесникову
Сжигают лето на кострах
Из пестрых листьев.
Над парками порхает прах
Вчерашних истин.

Линчуют лето-колдуна.
И – ненавистна! —
По-ку-клукс-клановски луна
Над ним нависла.

Обутый буднично в кирзу,
Не шут, не ёрник,
Роняет на костер слезу
Поддатый дворник.

Им лето выжжено дотла,
До похоронки.
Его паленая метла
Стоит в сторонке.

Ей полетать бы наяву
Со ступой старой.
Да дворник валится в траву,
Совсем усталый.

Заполз в хозяина изъян
Змеей гремучей.
Над ним смыкается бурьян
Тайгой дремучей.

Он спит, икая и сопя,
Он неприкаян.
И, видно, чувствует себя,
Как падший Каин.

А может, сны его светлы.
О том, что вроде
Без новой дворницкой метлы
Нельзя в природе.

В ночи молчали города
И дым клубился…
Да, все же дворник, господа,
Не зря упился.
2001 г.

Про кризис
(считалочка)
Клиентам банков
— Как зовут тебя?
— Аваз.
— А меня зовут аванс.
Я раскованно вальсирую
И рисково авансирую.
Даже нищие и халды
Дергают меня за фалды.
Я бамбук, и бук, и тую
Непрестанно кредитую…

— Как зовут тебя?
— Эдит.
— А меня зовут кредит.
Пусть проценты не потешные,
Но услуги – ипотечные.
Разве это не прикольно:
Заплати и спи спокойно,
Дорогой ты наш клиент.
Айн момент!

— Как зовут тебя, страна?
А меня зовут – хана!
21.03.2009 г.

Про метро
Дочери Наталье
К городскому приноравливаясь ритму,
Не забудьте: жизнь устроена хитро –
Все дороги, что вели когда-то к Риму,
Нынче просто упираются в метро.

На Земле осталось мало пешеходов.
И от гипокинетической тоски
Мы бросаемся в прохладу переходов,
Убегая от трамваев и такси.

Век повальных иномарок – наказанье! –
Всех заездил, лег асфальтовой змеей.
Отфутболив «Жигули» в одно касанье,
Мы мечтаем оказаться под землей.

Возвратиться в век пещерно-пешеходный,
Улыбнуться будто Дарвин и Дидро:
«Эволюция! Наш возраст – переходный!».
Переходы упираются в метро.

Как же въелись в нас вреднейшие привычки!
Как мы путаем с омлетом божий дар!
Ну, зачем в метро, скажите, электрички?
Почему не проложили тротуар?

Все же строили метро – первопроходцы.
В этом вряд ли мне хоть кто-то возразит.
Хорошо живут одни канатоходцы,
Им пока автозасилье не грозит.

Обвинений не заимствуя облыжных,
Ограничусь ироническим смешком:
По воде и то катаемся на лыжах,
А ведь некто проходил по ней пешком.

Но, чего уж там, понятно, мы — не боги.
Сядь в такси и в этой мысли утвердись.
Эх, на все четыре стороны дороги!
А попробуй-ка сейчас по ним пройдись.
1980 г.

Про «на фига»
Николаю Ягуру
Вдохновенье – как после запоя.
Даже к черту готов на рога!
Я сегодня прощаюсь с тобою,
Дорогое мое «на фига».

Ты меня не тянуло на подвиги,
Поднимая ни свет ни заря.
Ведь партийные даже работники
Уважали тебя втихаря.

А уж вечно похмельные хари
В окружении жутких девиц –
Те вообще в шесть секунд утихали,
Почитая тебя за девиз.

Перелома ли ждать коренного,
Если власть лозунгово пьяна!
И жила откровенно хреново
Не фиговая, в общем, страна.

Так разило грехом Агасфера
Ото всех политических сфер,
Что отчаянью СССРа
Не помог бы и левый эсэр.

Громыхая в пространство регистрами,
Бронепоезд держа на парах,
Мы упрямо росли пофигистами.
Потому и рассыпались в прах.

Оказалось, что «по фиг» — не подвиг.
И не тем мы, ребята, сильны.
Нам не то чтобы врезали под дых —
Нам поддали пониже спины.

И теперь, будто вечно поддатый
Экстремальный советский турист,
Я торчу среди гипсовых статуй,
Чье достоинство  – фиговый лист.

Но не дамся хмельной паранойе!
Лишь скупую слезу уроню:
-Выраженье мое козырное,
На фига я тебя хороню?!
2006 г.

Про нас
Сапе Мекебаеву
Хвала рукам, что пахли хлебом,
А нынче сушат сухари.
Увы державе, ставшей хлевом
И вмиг пустившей пузыри.
Увы отчаянным путчистам,
Народу певшим тропари.
И пыльным бурям в поле чистом.
И рынку, черт его дери!

Хвала кондовым депутатам,
Затеявшим вселенский плач:
Крестьянин, словно дегустатор,
Вприглядку нюхает калач.
Хвала очередным министрам,
Усердно крутящим вола.
И убежденным коммунистам
Хвала, а может, и хула.

Анафема политтитанам,
Чья так заливиста свирель,
Что под нее судьба-путана
Народ выводит на панель.
Бис и хоралам, и хуралам,
Хоть это все и мишура.
А уж отважным генералам –
Тем трехэтажное ура!

Эрзац-тузы почили в бозе,
Но пешки выбились в ферзи.
Салют, синьоры мафиози!
Банзай, якудза!! Взы, «Узи»!!!
Прости, сестрица-заграница,
Надежда и в окошке свет.
Нам, право, есть чем похвалиться.
Вот, правда, проку в этом нет.
1998 г.

Про НЛО
Сергею Сасу
Надо нам менять ориентиры.
Да и мыслить шире, делово!
Ведь у нас почти что на квартиры
Стали заявляться НЛО.

Позабыты близнецы в Сиаме.
Гоношится межпланетный мир:
К россиянам лезут марсиане,
В Африку летят из «черных дыр».

Счет ведут, конечно, на парсеки.
Мчат не под дугой, но по дуге.
Это вам не наши дровосеки,
Рубящие просеки в тайге.

В общем, встреча где-то недалечко.
Говорят, бельгийский гражданин
Видел три зеленых человечка.
В понедельник. После именин.

Там у них полно событий странных.
Мы ж – как робинзоны у Дефо!
Между тем, в англоязычных странах
НЛО известны как UFO.

И пускай хитрюги англичане
Прячут все в железные шкафы,
Есть сигнал, что инопланетяне
К ним летают явно из Уфы.

Это наши первые мутанты.
Не атланты, в смысле красоты.
Но если к нам полезут оккупанты,
Им мутанты сделают кранты.

Нет, не зря мы время торопили –
Штурмовали пашню и Парнас.
Ведь сеансы телетерапии
Тоже исключительно у нас.

Наши нивы, если метром мерить –
Это ж нервы рвать напополам!
Чумака вот надо бы проверить,
Может, он совсем и не Алан.

Допускает мимику и шелест:
Дескать, цель оправдывает риск.
Он, шельмец, скорей всего, пришелец.
В смысле, межпланетный аферист.

И пока мы шлепаем губами,
Заряжая градусами квас,
Экс-Союз, от БАМа до Кубани,
Начинает смахивать на Марс…

Тут еще жена ночами ноет:
«Вдруг пришельцы в нашем гараже!».
Я в душе, конечно, гуманоид,
Но осточертело все уже!

Нет, пора нам утвердить регламент.
Между прочим, надо-то всего,
Чтобы наш теперешний парламент
Протащил закон «О НЛО».

Чтобы если кто-то что городит,
Мы могли достойный дать ответ:
НЛО, в конечном переводе –
Это Наш Летающий Объект.
1993 г.

Про олигархов
Сергею Тунику
Не захочешь, а промочишь горло –
Поступает Абрамович гордо.

Несси не уступает в чести
И спокойно покупает «Челси».

Им довольна королева Лиза
И другие, справа-слева, лица.

Этот вряд ли отчебучит чучи,
И свое еще получат чукчи.

Им спроворят без рисовки супа.
А вот Боря Березовский – сука.

Не до кар тебе страна – трудно архи.
Все же это не шпана – олигархи.

Ну а факты, оба-на, шикарны:
Эти фрукты – оба наши кадры!

Только смочишь, наконец, связки,
А глядишь – уже конец сказке.
23.09.2007 года

Про переправу
Марку Айсбергу
Мы, ребята-челноки,
Как гранаты без чеки,
Загорали у реки.

— Переправь через Урал! –
Я паромщику орал.
Но на дальнем берегу –
Ни муму и ни гугу.

— Подавай сюда паром! —
Мы кричали вчетвером.
Но паромщик, прячась в тал,
Что-то злобное шептал.

Мой приятель Цейхмиструк
Предложил построить струг.

Нравится орясине
Песенка о Разине:
Дескать, помощней, чем мы
Стеньки Разина челны.

Но ведь каждый особист
Скажет: Стенька – утопист.
И еще деталь важна –
Плохо плавала княжна.

В общем, как ни размышляй,
Спас бы бабу баттерфляй.

Ни парома, ни понтона,
Ни паромщика Антона.

Правда, с возгласом: «Банзай!»
К нам причалил дед Мазай.

Уморительный старик —
Но хулительный тариф.

Дескать, вы не из бояр,
Но и я не Кудеяр.
Так что в смысле таксы
Приготовьте баксы.

— Ты, дедок, не одичал? –
Поразился наш причал,
— На такие бабки
Мы и сами падки.

— Ну, смотрите, господа!
Заплывете не туда.
А не то, прошу в ушкуй.
— Ну, уж… нет!
Словом, ёкорный бабай,
Ты уж лучше отгребай.

Как гадали мы потом:
Видно, это был фантом.
Или просто жизнь борзая
Изувечила Мазая.

А Урал мы в тех местах
Переплыли на понтах.

Хоть и скалился народ:
— Здесь же можно было вброд!
2003 г.

Про попсу
Дочери Ксении
Жизнь ужасно неласкова.
Но скажу, мужики:
Ценят тенора Баскова
Наши теневики!

И спросить даже не с кого:
Дескать, что за прикол?
Так ценили мы Бескова
За красивый футбол.

Так любили колбаску,
Суп-письмо и сырки.
Отчего ж это к Баскову
Потянулись братки?

Гнал мне слогом опасливым
Гражданин капитан:
-Прославляется Басковым
Теневой капитал.

Он базлает про тени
И загробный уют –
От такой хренотени
Уши дыбом встают.

Баски-сепаратисты
От него без ума.
Нам такие артисты
Пострашней, чем чума.

Жизнь и так-то не баксова,
Хоть живи, хоть помри.
А еще ведь и Баскова
Навязали, хмыри.

Капитан просто прелесть
И романтик в душе.
Мы, наверно, допелись
И допились уже.

Богословский – «на пенсии»,
Пугачева – почти…
Опошление песни
Набирает очки.

И рыдает без пауз
Ностальгический бас,
Что блистательный Паулс
Тоже, в общем-то, пас.

От Янцзы до Гудзона,
Из-за давности дат,
Подзабыли Кобзона –
Подустал депутат.

Постаревшему Хилю
Не взойти на Парнас.
Разве только на Филю
Вся надежда у нас.

Сплошь попсовые тексты,
Как младенческий зуд.
Духовые оркестры
Нас уже не спасут.

Разуверился весь я,
Хоть в психушку ложись!
Лебединая песня.
Маетицкая жизнь!
1988-2003 гг.

Про птичек
Виктору Верку
В моей непритязательной каморке
Прохладно было, словно летом в морге.
А на дворе вовсю июль потел.
На тополь, за окном, уселся ворон,
Прислушался к житейским разговорам,
Обиделся и дальше полетел.

Потом на сук уселся пестрый дятел.
И ну долбить, как будто вовсе спятил.
Но мне, признаться, стало недосуг.
Ну и пока я малость отключился,
С ним неожиданный конфуз случился:
Короче, поддолбил он этот сук.

Сук долбонулся. Пострадал прохожий.
На что же это, граждане, похоже!
Выходит, не сиди и не порхай?!
А люди мимо топали неспешно.
Качался тополь на ветру беспечно,
И лишь вороны подымали хай.

Пришлось подумать: мы, наверно, суки…
Суки, вернее, наши на досуге
Напрасно рубим, проявляя прыть.
Ведь все равно дрова сожрет буржуйка.
Теорию попробуй-ка разжуй-ка!
Нет, мы душой не можем воспарить!

Что ж остается – головою в прорубь?!
Но тут на тополь опустился голубь,
А у меня ни крох, ни отрубей.
И все же это было вроде знака –
Возрадовался я: «Живем, однако!
Не всех еще подъели голубей».

Путь к просветленью тягостен и долог.
Вам это скажет каждый орнитолог.
2001 г.

Про «алко» и «трудо»
Братьям-журналистам
А алкоголик – тот же трудоголик,
Поскольку пить как лошадь – адский труд!
Ему мала палата на семь коек,
Особенно когда нарколог крут.

А в ягодицу вшитая «торпеда»
Любой «Титаник» может подорвать.
Он терпит процедуры до обеда,
А после прямо валится в кровать.

И это хорошо еще – не ящик.
И это, так сказать, еще мерси.
А что до мыслей спиртосодержащих,
То Боже сохрани и упаси!

И все же трудоголику труднее.
Он на работу рвется, как в забой.
Его проблемы точно покрупнее,
Когда работа – истинный запой.

Такие рогом пашут и не охнут.
Таким остановиться не с руки.
От темпов от подобных кони дохнут
И даже пожилые ишаки.

И выходной ему страшней «торпеды».
И перекур противен, как попкорн.
И трудятся такие до победы
Над собственным надорванным пупком.

Жена в печали, курит «травку» отпрыск
И личной жизни просто никакой.
А потому один реален отпуск:
Зажмурился – тогда и на покой.

Но я над ним не хохочу до колик.
Мы оба эту чашу пьем до дна.
И пусть я подучетный алкоголик,
Но мне  — «торпеда», а ему – хана.

А впрочем, хочешь жить – умей крутиться.
Вот только б нам обоим не сглупить:
И я начну без устали трудиться,
И он начнет неудержимо пить.
22.09.2007 года.

Про язву
Всем мужикам
Один экстремальный мужик,
Склонившись не к пьянстве, а к яству,
Поехал лечить в Геленджик
Свою застарелую язву.

Был вроде мужик не урод.
Но чувствовалось безотвязно:
Пугает на пляже народ
Его постоянная язва.

К нему прицепилась она
Похлеще репья на рейтузы.
По виду не просто страшна,
А хуже Горгоны Медузы.

От горя мужик похудел,
Безжалостным солнцем сожженный.
Никто с ним дружить не хотел,
Как будто он был прокаженный.

И, ужаса не пережив,
В каком-то отчаянье даже,
Покинул мужик Геленджик,
А язву оставил на пляже.

Бежал, закусив удила.
Прощай и курорт, и карьера!
Поскольку та язва была
Еще и большая холера.

А дома покой, тишина…
Но даже и ежику ясно –
Приехала с пляжа заследом жена.
На то она, впрочем, и язва.
2001 г.

Про мат
Односельчанам
Родной российский матерок,
Он словно спорый мастерок:
Так подымает этажи,
Что прямо, мама, не тужи!

За этой каменной стеной
Не надо нам судьбы иной.

Сухой российский матерок –
Как будто в море катерок,
Где эпатажна и вольна
Многоэтажная волна.

Перед опасностью глубин
Мы механически грубим.

Опрятный русский матерок —
Как в лютый холод костерок.
За этот ласковый сугрев
Не выпить — откровенный грех.

Чтоб в ожидании весны
Беседы не были пресны.

Сквозной российский матерок,
Он в поле вольный ветерок.
Сперва вальяжный, для души,
А после ажно свет туши!

И ударяет по рогам,
Как настоящий ураган.

Суровый русский матерок –
Врагу коварному урок:
Не жалко жизни положить,
Но обложить, так  обложить!

Когда подобным кроют матом,
Бессильны и нейтрон, и атом.

Короче, русский матерок
Беду не пустит на порог.
Но коль объявят карантин,
Мы материться прекратим…

И что же станет со страной
Без нашей ругани срамной?

Ведь только лишь освоив мат,
Очеловечился примат.
И каждый здравый материк
Жизнь по-российски материт.

Выходит, это не порок –
Надежный русский матерок.
5.03.2009 г.

Про Джоконду
Супруге Валентине
Нет, идеал мой – не Джоконда.
Картину крали незаконно
И брали с боем, как редут.
Мой идеал – моя законная.
Картина, в общем-то, знакомая,
Да что-то долго не крадут.
1984 г.

Про домино
Слабой половине
Женсовет запретил во дворе домино:
а) в него не играет Вахтанг Мимино;
б) игру учредили монахи;
в) игрой увлекались монархи.
Только, может, из принципа, может, со зла
Мужики продолжали сражаться в «козла»,
Окончательно приняв решение
Постоять за козла отпущения.

Ну, действительно, разве «козел» виноват
В том, что вновь барахлит полотер-автомат?
Что в продаже довольно редки
Самомоющиеся тарелки?
В том, что кухню постичь мужикам не дано,
Виновато призванье, а не домино.
Просто женщин душевные фибры
Не выносят настольные игры.

Потому выносилось одно резюме:
а) все женщины вечно себе на уме;
б) запрет – обывательский ропот;
в) мужчина – не робот.
Словом, были мужчины настолько хитры,
Что создали союз по защите игры.
Учредили дворовую лигу.
А «козла» порешили до лучшей поры
Занести прямо в Красную книгу.

Эта мудрая мысль ничего не спасла.
Женсовет возопил: «Забивают «козла»!
Браконьеров бездушных – к ответу!».
В общем, сдали игру женсовету.

Все равно, все равно, все равно, все равно
Много новых ходов у игры в домино.
1982 г.

Про Хавронью
Писано в год Свиньи, но актуально и поныне
Думаю, понятно — кому
Все! Украина отплясала. И не без газа вовсе, ни. Упало потребленье сала, как будто вечен рок Свиньи. Грустит республика-лишенка, оранжевая блекнет нить… Гуторят, даже Тимошенко не в силах что-то изменить.
Тут дело не в партийном крене и не в искусственной косе. Однако поросенка в хрене изрядно подзабыли все. В свинье-копилке ни полушки, и всем окорокам — конец. Конечно, есть еще галушки, горилка, бульба, варенец. Но лунный цикл фордыбачит, хоть от обиды заскули! И виноваты в этом, значит, кацапы либо москали. Нема рулета, карты биты, устала масть метать рука. Ну как тут затрубишь в трембиты! Ну как тут спляшешь гопака!?
Да, им испортили малину под иронический смешок. Но что мы все про Украину, у нас своих проблем мешок! И не от Дедушки Мороза, а, скажем так, от Пятачка. Отсюда и сплошная проза, и календарная тоска. К примеру, хрюкнет вам на елке бал-маскарадный элемент: «А ты, братан, свинья в ермолке» — и это будет комплимент! Под песню с топотом и свистом вам двинут в собственный пятак, и это не сочтется свинством, а будет дружеский контакт. Эстраду, как ее ни слушай и меломан, и конь в пальто, украсят только Филя с Хрюшей. Вот, кстати, Хрюша – это кто?
Харизматичен год Хавроньи, особенно в крутом пике: невольно вспомнишь о Хароне, о Стиксе-матушке реке, о прошлых подвигах Давида и некой черной полосе. Свинья ужасно плодовита, и это понимают все. Дерзай, рабочий и кабатчик – опора и оплот страны. И славный розовый кабанчик – кандидатура в кабаны. Мечтайте, певчие кастраты, идя на откровенный риск, что вечным символом эстрады пребудет поросячий визг.
Но, может, придержать иронию — сюжет не свеж, запев не нов. И что мы только про Хавронью, куда она без кабанов!? Не все они, понятно, вепри,  но дыбом — шерсть и хвост – винтом. В астрологические дебри мы с вами ринемся потом. Ну а пока одна острота бьет по ушам, как в барабан: какая все-таки свинота вконец задравшийся Кабан!
Природа, видно, подшутила. Приметы все наперечет: копыта, пятачок, щетина, ни дать ни взять — безрогий черт! Причем привыкший к позе зюзи и видом, будто с бодуна.
Такого разве при Союзе мы представляли Кабана?! Травясь на кухнях первачами и сатанея от пивной, мечтали мы о нем ночами хотя бы в виде отбивной. Он, совершенно унавозив Земли одну шестую часть,  сопел, как грозный паровозик, в коммуну по чугунке мчась. Но кончились внезапно рельсы при перестроечной тщете. Теперь у нас иные рейсы и устремления не те. Лишь в пуще каждая сосенка вещает нам печаль свою: как три ужасных поросенка стране подбросили свинью.
А впрочем, он весьма условен – астрологический полпред. И что мы попусту злословим, забыв про собственный портрет!? Мир чист, как первая пороша, чекушка куплена в кредит. И симпатичнейшая рожа на вас из зеркала глядит. Мигает на столбе фонарик, блестит луна, как леденец…
Проспимся – уберем свинарник. Тогда и песенке конец.
2007 г.

ВОЗРАСТНОЕ
Недавно я вывел для себя одну незамысловатую формулу.
Ощущение возраста – это когда вдруг обнаруживаешь, что президент страны намного моложе тебя. Правда, подобное «открытие» нейтрализуется у меня тем, что я с годами совершенно разучился определять возраст человека по внешности. Не знаю – хорошо это или плохо, но все чаще посещают мысли о том таинственном пределе, к которому все мы движемся с самого рождения.

Первый снег
Друзьям детства
Свет растерялся
В ожиданьи зимних виз.
Снег вместо света с неба
падал
вниз.
Был хил и тщедушен,
Словно призрак, сер.
Сыпал из корявой тучки
И густел.
Шел, как пушок,
И цыпленком под ногой пищал.
Прибывал, укрывал деревья,
Словно шаль.
Налетал, наметал сугробов
Мягкотелых створ.
Плыл, был уже не робок,
А матер!
Задурил, стал заносчив,
Будто истину постиг.
Покуражился
И как-то сразу стих.
Утром мудро
Заискрился сединой.
Никому не мешал и лежал
Неудобно, как больной.
Отдыхал, усыхал,
Будто и взаправду занемог.
Даже больно было
И обидно за него.
Он, слабея не по дням, а по часам,
Быстро таял
И под солнцем исчезал.
Не стонал этот первый
Из посланников зимы.
Как же в жизни
На него походим мы!
1973 г.

Погодите
Брату Вячеславу Спиридонову
Начинают уходить ровесники.
Их партикулярные гробы
Для меня – как косвенные вестники
Кем-то уготованной судьбы.

Начинают уходить ровесники.
И не в общих, так сказать, чертах.
Снова по сосновой шаткой лесенке
Лезу я на дедовский чердак.
Ах, какие, брат, отсюда перспективы!
Так и веришь, откровенно говоря,
Что у жизни вовсе нет альтернативы.
А у смерти увели поводыря.
Погодите таять, одногодки –
О нирване кто-то вам соврал.
От Калининграда до Чукотки
Я ведь вас еще и не собрал.

Кто там со святыми упокоен?
Полагаю, есть еще резон
Со своих высоких колоколен
Дальше заглянуть за горизонт.
Ах, какие, брат отсюда перспективы!
Так и веришь, откровенно говоря,
Что у жизни вовсе нет альтернативы.
А у смерти увели поводыря.
18.09. 2007 года

*   *   *
Отцу
На покосе – как на погосте:
Травы дико густы.
Солнце просится в горсти.
До села с полверсты.

На погосте – как на покосе:
Травы выше крестов.
Над почившими в бозе
В них блуждает Христос.
1989г.

*   *   *
Маме
Могилы на склоне оврага
Да ивы извечная грусть…
Какая-то в этом отрада.
Вот только сказать не берусь.

Раскрытая настежь ограда,
Сорочье перо на снегу.
Какая-то в этом отрада,
Вот только понять не могу.

Далекого лета утрата.
Рябины красны, как княжны.
Наверное, в том и отрада,
Что живы пока и нужны.
2007 г.

Монолог комика
(человека, побывавшего в коме)
Другу Анатолию Ефремову
Утомленный валидолом,
Так, что свет не мил,
Удаляюсь коридором
В запредельный мир.

Суперскоростная трасса,
Яркий монитор.
Словно выставлен из класса
В этот коридор.

Мчусь, друзьями не опознан,
С горестным лицом.
Будто бы за мамой послан
Или за отцом.

Вам ли, белые туманы,
Обо мне тужить?
Эх, влетит теперь от мамы –
Не сумел дожить.

Вот и рву рычаг стоп-крана,
Услыхав в тиши:
«К нам тебе, сыночек, рано.
Ты уж не спеши».

И ничуть не споря с мамой,
Будто впрямь здоров,
Возвращаюсь в этот самый
Трудный из миров.

В благодать его и муки,
Сам собой судим…
Вот уж возмужают внуки,
Там и поглядим.
2008 г.

НИ ДНЯ БЕЗ КРЫШКИ
Незнакомому соседу
У подъезда – крышка гроба,
Прикорнувшая к стене.

Извела его хвороба
Или мерзости извне?
Неприкаянная старость,
Невезенья полоса,
От которой и осталось
Только лечь под образа?

Может, просто выпил лишку
И чуток переборщил?
Вот и выставили крышку
Шириной всего аршин.
В тупиках путей господних
Невозможно не грешить.

Полагаю, даже подвиг
Мог почивший совершить –
Поделить с бомжами полдник
И последние куски.
Впрочем, разве это подвиг?
Это просто по-людски.

На меня уставясь тупо,
Говорил мужик хмельной:
-Да чего там! Дал он дуба,
Потому что был больной.
Невзирая на мытарства,
В маете и нищете
Он болел за государство
По душевной простоте.

Называться мелкой сошкой
И удобно, и легко.
А вот кореш мой усопший
Мыслил очень широко.
И буквально на неделе
Он сказал, примерно, так:
«Что-то мы недоглядели,
И в стране опять бардак».
Я ответил: «Да уймись ты!
Что ты прешь, как на редут?
Ведь тебя такие мысли
До добра не доведут».
Он, конечно, кипятился,
Бередил свою струну…

В общем, жизнью поплатился
За народ и за страну.
Совесть в этом человеке
Настоящая была.
А теперь вот смежил веки,
Отошел, и все дела.
Стал навеки беспробуден,
Не поднимешь и кнутом…
Но, чего уж — все там будем!
Он сегодня, мы потом.

И, чужой на этой тризне,
Я вздохнул, бейсболку снял,
Устыдился, что при жизни
Отошедшего не знал.
Мужику кивнул: пойду, мол.
Окрестился, как сумел.
И еще о том подумал,
Что немного поумнел.

Путь в грядущее нацелен
Блеском лезвий ножевых.
Что ж мы так людей не ценим —
Странных, разных, но живых?

Вот такая вышла фишка:
На глаза попалась мне
Гроба узенькая крышка,
Прикорнувшая к стене.
03.06.2007 г.

ПРИДУМАЙ МЕЛОДИЮ
Некоторые мои стихотворения рождались не просто в заданном ритме, а под сопровождение неких мелодий. На худой конец — как речитатив. И всего один раз в жизни во мне сначала зазвучала мелодия, а потом пришли слова. Я вышагал их по-солдатски в каком-то пустынном здании города Челябинска. Так появились «Корабли».
Возможно, читатели заинтересуются предложенными текстами и переложат их на собственную музыку. Буду только рад.

Корабли
Александру Карпову
Укачало у причала корабли –
Отдохнуть порой положено судам.
Как давно они не видели земли.
Как мотала их суровая вода.

И вились под килем мили впопыхах,
И на волнах солнце плавало вдали.
И подальше уходили от греха
Остроносые чужие корабли.

Тишина воспоминания в порту,
Необычная большая тишина.
Корабли в соленых брызгах, как в поту,
Даже в этот час им вовсе не до сна.

А один из них особенно устал –
Налегли до ватерлинии года.
С ним сегодня попрощался плавсостав,
И теперь уже, наверно, навсегда.

Он послушен был их воле и рукам.
И тонул порой, и много раз горел.
А сегодня встал поближе к берегам,
Потому что безнадежно постарел.

Но какая на земле беда случись,
Он попросит снять годов ненужный груз,
Раны старые немного подлечить,
Чтоб с рассветом лечь на новый курс…
1971 г.

Варварская песня
Александру Коцерубе
У меня жена – Варвара.
В результате варвар – я.
Но не знает слова «свара»
Наша дружная семья.
Я, с фамилией Орясин,
Просто горы ворочу.
Мы с женой друг дружку красим.
Чем конкретно – умолчу.
Ах, супруга Варвара Орясина!
Я ее прямо к сердцу прижму.
Да и гряну ей песню про Разина,
Утопившего в Волге княжну.
У меня жена – святая,
Если вспомнить сериал.
Пусть не очень и крутая
И совсем не идеал.
Я, с фамилией Орясин,
Даже горы подыму.
И вопрос предельно ясен –
Кто у нас главней в дому.
Эх, супруга моя, Санта Барбара!
Я ее хоть какую терплю.
Дослужусь вот до старшего прапора
И в шампанском ее утоплю.
«Санта-Барбара», конечно,
Сериалец не вполне.
Постоянно в тьме кромешной
Он ночами снится мне.
Я тогда свою Варвару
Пробуждаю, как зарю,
И про эту божью кару
До утра ей говорю.
А Варвара моя благоверная
Вся спросонок – ни минус, ни плюс.
И от этого горя, наверно, я
Непременно пойду утоплюсь.
Может, в речке, может, в ванной,
Я еще не подгадал.
Эх, была б супруга Вандой!
Стал бы я тогда вандал.
Пел про Костину шаланду,
Ни о чем не горевал.
Ведь пока про «Санта-Ванду»
Не отсняли сериал.
Ничего мне на свете не мило,
Потерял я и сон, и покой.
Вот смотрю заграничное «мыло»,
И веревка лежит под рукой.
03.10. 2007 года

Внезапная любовь
Романтическим натурам
Не ждите от любви
Лишь легкого касанья.
Недолгого тепла –
От родственной души.
Внезапная любовь
Горит, не угасая.
И грусть ее светла
В предутренней тиши.

Наверное, тогда, еще в начале боли,
Я зря у берегинь судьбы не испросил.
Наверно, это был случайный взгляд, не боле.
И долюбить тебя моих не хватит сил.

Не ждите от любви
Неотвратимой выси.
Печальной красоты –
От сникшего цветка.
Внезапная любовь
Опровергает мысли
О том, что наша жизнь
Легка и коротка.

Наверное, тогда, еще в начале боли
Я зря у берегинь судьбы не испросил.
Наверно, это был случайный взгляд, не боле.
И долюбить тебя моих не хватит сил.

Не ждите от любви
Усталого заката.
А от лавины чувств –
Беспечной чистоты.
Внезапная любовь,
Она всегда – загадка.
И без нее миры
Не вечны и пусты.
07.09.2007г.

Если бы
Льву Лузину
Еще не было ни путча и ни клича «у-лю-лю!»,
А дерьма большая куча расползалась по Кремлю.
Еще не было ни путча, ни пророческих ворон,
Только Мишка, как липучка, все хреновину порол.
Говорил про ценности:
Дескать, будут в целости,
В целости-сохранности…
Вот такие странности.
Еще не было ни путча, ни столицы в галифе,
А уже шумела пуща, будто Ельцин подшофе.
Еще не было ни путча, ни заброшенных полей,
А уже Кравчук и Кучма не любили москалей.
Говорили сальности
И о самостийности.
Вот такие странности,
Бывшей компартийности.
Если бы не чучел кучка из Матросской тишины,
Если б с ваучером случка не спустила с нас штаны,
Если б мы дружили с крышей, сохранив в душе комфорт,
А не с Борей и не с Гришей – членом партии «Апорт»,
Вот тогда б мы зажили,
Вот тогда б мы пожили
В шоколаде, в саже ли,
В шубе ли, в рогоже ли.
Если бы стояли доки у ветрил и у кормил,
Если бы сухарь в котомке калорийно нас кормил,
Если бы планида-шлюха не стремилась нас «мочить»,
Да еще бы, бляха-муха, эти «если» исключить,
Вот тогда б мы выжили,
Вот тогда б мы ожили.
Со своими грыжами
Годы бы итожили.
Всё!
12.09.2007 год.

Градус жизни
Тезке Ярославу Кулику
У меня – температура.
Вот  уже не греет плед!
И судьба тупа, как кура,
И не клеится куплет.

У меня — температура.
Вытираю пот со лба.
Даже тещина микстура
Против градусов слаба.

Жизнь то круче, то отложе,
Но судьбу не одурить.
А от рожи, а от рожи
Можно даже прикурить.
Вот же нежная натура —
Взмок почище, чем Кусто!
У меня температура —
Точно градусов за 100!

У меня — температура.
Канителится жена.
Словно круга квадратура
Не решаема она.

Чередуя смех и слезы,
Жизнь проста, как огурец.
Но от постоянной прозы
Можно просто одуреть.

Вот же, блин, температура –
Хоть прокуривай от щек!
Не скорби, литература,
Может, выживу еще.

Не спешу в теней театр,
Не шуршу и не тужу.
Я живуч, как Терминатор,
Я еще вам послужу.
Жизнь – жестянка, пуля — дура.
Но особо не скулю.
Пусть растет температура –
Не стремилась бы к нулю.
Что мы головы морочим?!
Знают даже доктора,
Что на Солнце, между прочим,
Несусветная жара.
03.10. 2007 года

*   *   *
Патриотам
Что, ребята, загрустили?
Тяпнем «Вимпекса»!
Нас и так уж опустили
Ниже плинтуса.
Путь житейский бестолков,
В доме крысы.
А еще ведь и долгов –
Выше крыши.

Что, ребята, зажурились –
Плакать некогда.
Мы и так уж забурились
Глубже некуда.
Что ни шаг – коровяки
И параши.
Да еще буровики
Все не наши.

Собирать пора каменья –
Шутки в сторону.
Видно, мало в нас уменья,
Много гонору.
Как тут шапку ни кидай,
Мы в обломе.
А еще ведь и Китай
На подъеме.

Не храня в душе обиду,
Оклемаемся.
Это мы ведь только с виду
Дурью маемся.
Образумиться пора,
Ребятишки.
Ну, ни пуха ни пера.
Ни покрышки.
2004 г.

ЭПИЛОГ
Старые письма не правят.
Правками раны не травят.
В стол убирают назад.

Долгие годы мечтая
Испепелить, не читая,
Где-то их ждет адресат.
25.03.2009 г.

ПОСТСКРИПТУМ
Как я оговорился в начале, уже сама перспектива издания дебютного сборника стала качественно новым толчком в моем творчестве. Смею это утверждать хотя бы потому, что с тех пор, кроме ряда стихотворений, на свет появилась поэма в набросках – первое широкое полотно в моей поэтической практике.
Определение жанра – «поэма в набросках» — вовсе не кокетство. Это действительно лишь рифмованные записки о Югре, которая произвела на меня самое глубокое впечатление. Но о ней чуть позже, а пока

ИСПОВЕДЬ
(рассказ)
Моим потомкам
Дом дедовский
в моей деревне
дальней
Был для меня всегда
исповедальней.
И как вполне
невинные грехи
Ему принес я
первые стихи.
В них рифма
не всегда была
подобрана.
Но бабушка стихи мои
одобрила.
На время невзирая
безотрадное,
Она ценить умела
слово складное.
Поэтому с любыми
катастрофами
Боролась
незатейливыми
строфами.
С надутыми
колхозными
калифами
Справлялась
ироническими
рифмами.
Беду и горе
укрощала
песнями.
И это —
при семирублевой
пенсии!
С тех пор грешу
стихами
постоянно –
Сознательно
и как-то окаянно.
Вот тоже
примечательное
слово:
В нем больше
добродушного,
чем злого.
И именно
такое
окаяние
Имело
на судьбу мою
влияние.
Не вызванные
вымыслами
пущими, —
Я знаю – все «грехи» мои
отпущены.
Они живут,
с рождения
свободные,
Не гладкие,
но главное – не подлые.

Дом дедовский
в моей деревне
дальней
Был как бы третьей
стороной медальной.
Поскольку
воплощал
вопрос
ребром:
С добром ты в этот мир
иль не с добром?

Он от людей
не закрывался
ставнями.
Под крышей
воробьишки
жили стаями.
А золотые
пчелы-полосатики
Весь день
гудели
в нашем палисаднике.
Колюча
и строга,
как демаркация,
Их привечала
желтая
акация.
А во дворе,
как фаворитка
явная,
Всех удивляла
бабушкина яблоня.
С плодами
горьковато-кисловатыми –
Как будто
перед кем-то виноватыми…
И я решил
на родину
наведаться.
Мне просто
захотелось
исповедаться
Перед ее
полузабытым
обликом —
Неброским,
словно солнышко
за облаком.
Не знаю –
что судьбу мою
прогневало,
Но дедовского
дома
больше не было.
Стояла
только
старенькая изгородь.
Она мою
не принимала
исповедь.
Она лишь
сокрушалась
настороженно:
«Тобою в жизни
столько
нагорожено…»
За ней,
в дичайших зарослях
татарника,
Тоска была
поистине
тотальная.
И, ревностно блюдя
права законные,
В соседях жили
люди незнакомые.
Они мое отчаянье
не скрашивали.
Они о чем-то
неустанно
спрашивали.
Особенно одна
ярилась
атомно:
— Тебе чего
на этом месте
надобно?!
Картошка
здесь посажена
у деверя.
Вот и не стой,
как Дуремар у дерева!
Беседа
начинала
так неистоветь,
Что получалась свара,
а не исповедь.
Орали,
городили
что-то лишнее.
А дело было
далеко не личное.
Не в силах
обороть
такую силищу,
Я плюнул
и пошел к Василь Василичу –
Большому
другу деда,
сколько помнится,
За чьей избой
была почти
околица.
— Как жизнь? – спросил я.
— Да живем – не сетуем.
Садись к столу,
маленько побеседуем.
Ты, сказывают,
все в газете трудишься.
Смотри, а то
дорубишься до рубища. —
И тут же
рассмеялся
скоморошно, —
Не обижайся.
Это я нарочно.
Ведь главное –
не оказаться неучем.
Тогда и горевать-то
будет не о чем.
— Да как же,
если дом сломали
дедовский! –
Я возразил
совсем уже по-детски. –
И что еще там
за соседи новые?
Какие-то, заразы,
автономные!
— А вся деревня
нынче не артельная.
Вот и живем,
как баба канительная.
Ну, у которой
постоянно печево,
А вот на стол
поставить просто нечего.
Не зря мне говорила
мать-покойница:
«У каждой жизни
есть своя околица».
Да ты и сам теперь –
ломоть отрезанный.
Я удивляюсь:
что так долго трезвый?!
Уже и облачка
на небо выплыли,
Когда мы с ним
довольно крепко выпили.
Про что-то
сокровенное
калякали.
И под щемящий дождик
оба плакали.
А дождь шумел,
не в силах успокоиться.
И вместе с нами
плакала околица,
Где две избенки
с выбитыми рамами
Мне всё казались
брошенными храмами…

*   *    *
Околица моей деревни дальней
Чем дальше, тем исповедальней.
13.01.2011 г.

Доля
Друзьям детства
На просторах родимого края,
Жаворонком в зените звеня
Да на гуслях июля играя,
Забывает деревня меня.

Забывают поля, перелески,
Сонных плесов голубизна.
И блесна на оборванной леске.
И моя выпускная весна.

И на пару с бураном – морозец,
Будто бросил их, бедных, одних.
И с березовым срубом колодец.
И под яром студеный родник.

Вот такая судьбы панорама –
Не светла и, увы, не нова.
Отпилила свое пилорама.
Отмололи свое жернова.

А крестьянки прямому потомку
Лишь калина досталась с куста.
Собираю в дорогу котомку.
Да что толку, коль память не та?

Ах ты, доля, — коварная краля!
Обманула, за счастьем маня.
На просторах родимого края
Забывает деревня меня.
05.04.2009 г.

Место встречи
Деду Кириллу
и бабушке Саше
Снова приезжаю на мазарки.
Даже те, кто немощен и хил,
К жизни возвращаются азартней
После посещения могил.

Но все давит, давит мне на плечи
Этот скорбный уголок земной…
Просто нет иного места встречи
Между малой родиной и мной.
25.04.2009 г.

Про яблоки
Племянникам Сергею и Михаилу
С яблонь падают спелые яблоки…
Упадут, ни живы ни мертвы,
И, румяные, как на ярмарке,
Ярко светятся из травы.

Сколько в этом узоре задора,
Бурной радости про запас!
Это значит, из-за угора
Приближается яблочный Спас.

А крапива сечется и жалится,
Лишь начнешь собирать урожай.
Приближается Спас, приближается…
Как же лета отчаянно жаль!

Но, его увядающий баловень,
Я вздыхаю светло и легко:
От своих родословных яблонь
Мы не падаем далеко.

Только вот из набухшего облака
Ливень всыплет нам злыми плетьми.
Ведь Земли молодильное яблоко
Исчервивлено напрочь людьми.

Отзвенят беззаботные зяблики.
Прилетят на заре снегири.
С яблонь падают спелые яблоки.
Ты с поклонами их подбери.
03.04.2009 г.

Про массовку
Льву Лузину
Простой «совок» в растоптанных кроссовках,
Построивший Магнитку и КамАЗ,
Я столько раз участвовал в массовках,
Что чуть не растворился среди масс.

Простой «совок» — какая тут рисовка!
Кто из толпы, того толпа не съест.
Но вот опять назначена массовка,
Чтоб обеспечить високосный съезд.

Спешат в Москву ткачи и трактористы
Из наших славных городов и сёл.
Копытом бьют лихие сценаристы.
Рвет на груди рубаху режиссер.

Сумятицу в рядах партийных сея,
Как всякая святая простота,
Статистов наилучших шлет Расея
На съемки предстоящего хита.

Какие там закладывались сметы –
Загадкой было даже для Творца.
И шумно потекли аплодисменты
Под сводами Кремлевского дворца.

Шумел камыш и в интерьерах хижин.
Где при деньгах и вроде не при них,
На гада-председателя обижен,
Народ к своим приемникам приник.

Где, матеря запросы хлебной совки
И вкус плодово-ягодных «чернил»,
Я яростно чинил свои кроссовки.
Последний раз, наверное, чинил.

А режиссер за дублем делал дубль.
Он в раж вошел и тут его не трожь!
Но вот мой нервный тик пошел на убыль,
И унялась почтительная дрожь.

И думал я с улыбкой Алитета:
Конечно, наше дело – сторона.
Но ведь какого, блин, менталитета
Лишается любимая страна!

Уже и хвори достают звонками.
Уже и доктора твердят: «Пора…»
Но я не обижаюсь – АЗ на Каме,
А мой курган – Магнитная гора.
08.05.2009 г.

Этап
Анатолию Беккеру
По белому свету снуя,
Под стать властелину Итаки,
Так хочется людям с нуля
Начать на каком-то этапе.

Решительно молвить: «Итак,
Пока еще теплятся угли…»
Но жизни суровый этап
Лишает нас права на дубли.
05.07.2011 г.

Кукушка
Самому себе
Тоскует кукушка на кладбище,
Глаза закатив на закат.
Как будто бы долбит по клавише
Поддатенький музыкант.

Лежит на надгробиях каменно
Вселенской печали печать.
Кукует кукушка покаянно:
Кому тут лета обещать?

Казалось бы, признак нетрезвости.
Напрасный, казалось бы, труд…
Но верят все люди в окрестности,
Что долго еще не помрут.
Лето 2011 г.

Пока горим
Льву Лузину
Юности утраченная прелесть.
Детства невозвратная пора.
Мы сегодня возле них пригрелись,
Как в студеный вечер у костра.

Не пеняем судьбу и возраст.
Никого за это не корим.
Лишь в огонь подбрасываем хворост.
И — горим. Пока еще горим
Лето 2012 г.

Про тополя
Александру Родикову
Ветка тополя на подоконнике
И морозы без амплитуд…

А в загадочной Патагонии
Древовидные травы цветут.
И купается Мавритания
В непрестанно ярчайших лучах.

Говорил мне сосед сквозь рыдания:
Мол, вчера его кенар зачах.
Дал он волю переживаниям
И немного поплакал в жилет.

Занимается моржеванием
Мой сосед уже несколько лет.
Он бесстрашно купается в проруби
И нырять, прямо скажем, мастак.

Вот попробовали б эти голуби
Мавританские делать так!

Да уж, зимы у нас потогонные.
Навевает поземка, пыля:
«Что там папоротники в Патагонии!
То ли дело у нас – тополя».
19.01. 2011 г.

Про косу
Мечтательницам
У тебя коса до пояса,
Но совсем не для красы.
И без страхового полиса
Не сносить тебе косы.

У тебя в мечтах – измены,
Страсти, выстрел роковой…
Благосклонность Мельпомены –
Вот он, полис страховой.

Что там беды града Китежа!
Барственный бродяга Брут!
У тебя коса – для ГИТИСа.
Да вот в ГИТИС не берут.

Страхи Деймоса и Фобоса –
Это все сплошной мажор.
У тебя коса – для фокуса.
Жалко, фокус не прошел.

Докатился слух до полюса,
Между нами говоря,
Что была коса до пояса,
А теперь – до фонаря!
1989 г.

Про псарню
Родившимся в год Собаки
Симпатичная сопатка,
Хвост трубой…
Как угнаться мне, Собака,
За тобой?

Чтоб с напором фаворита
Вырвать приз.
Где, Собака, ты зарррыта?
Тявкни, пли-и-из.

А потом забей мне «стрелку».
Я готов.
Чтоб порвать, как Тузик — грелку,
Всех котов.

Эти мерзкие котяры –
Сволота!
Вот и гадили хотя бы
В год Кота.

Я отнюдь не белый пудель —
Не пушист.
Но и, как сказал бы Путин, —
Не путчист.

Над закусками корпея,
Пью до дна –
Морда, будто у шарпея
С бодуна.

Впрочем, пью довольно редко.
Чаще – морс.
Теща у меня – левретка.
Шурин – мопс.

Тесть берет ведро портвейна,
Как барьер.
Это, братцы, откровенный
Бультерьер.

Дети – вылитые таксы.
Вся родня
Постоянно тянет баксы
Из меня.

Я предельно осторожно —
Нырь под ель.
Словно списанный с таможни
Спаниель.

А жена любовно: — Сеня,
Все блажишь?
Что же ты, как пес на сене,
Возлежишь?

Я в жене души не чаю,
Весь в пыли.
Отключаясь, отвечаю:
— Не скули.

Хорошо хоть я вот так-то,
Мимо нар.
Не теряет чувства такта
Сенбернар.

Не забьют бульдогу баки!
Не реви!
Ведь живем-то как собаки –
Се ля ви.
2006 г.

Про 8 Марта
Сильной половине
Он был затерян в памяти моей,
Как в Средиземноморье остров Мальта –
Антимужской до жути праздник марта.
Замри мгновенье! Не гони коней!!

Ответствуй, женщина, ни грана не тая:
Не ты ль опора моему чертогу?
Пока еще седьмое, слава Богу,
И очередь смеяться не твоя.

Неужто в этой черной полосе
Мне не поможет воинство Христово?!
Достоинства ушли на полшестого.
А возвратиться могут и не все.

Нет, этот день не кончится добром!
Не зря сигнализирует подкорка:
Ведь что такое в принципе «восьмерка» —
Знак бесконечности, поставленный ребром.

Собратья! Это сколько ж долгих лет
Нам вешают лапшу про бабье лето!
Столица Мальты лишь для них – Валлетта,
Для нас она, конечно же, валет.

Воспряньте и отныне навсегда
Себя в подобострастье не запарьте.
Они для нас всю жизнь — мимозы в марте,
А мы для них — как в поле лебеда.

Я, словно на последнем рубеже,
Стою понуро, как мальтийский витязь.
Друзья мои, молю вас, отзовитесь.
Грядет 8-е! Боже мой!! Уже!!!

P. S. Уж лучше жить в пустыне горделиво
Вблизи Баб-эль-Мандебского пролива.
1986 – 2005 гг.

Про микробов
Землянам
В квартире – ни света, ни газа.
Ничтожен ее габарит.
Лишь жалобный писк унитаза
О жизни еще говорит.

На теле – ни фрака, ни робы.
Безрадостен зов ремесла.
Живут в туалете микробы
И несть им, проклятым, числа.

Хохочут они из потемок.
И это совсем не пустяк!
Ведь мой «Туалетный утенок»
На прошлой неделе иссяк.

Открякался, видно, болезный,
Как бравый вояка-капрал.
Но смертью своей бесполезной
Микробов ряды не попрал.

Проблемы растут, как сугробы.
Давно мне собес не родня.
Живут в туалете микробы
И множатся день ото дня.

Я вместе с микробами вырос,
Но так не приучен борзеть,
Как ими наструганный вирус,
Накрывший Всемирную сеть.

Свирепствует он в Интернете
И злобно ресурсы крадет…
Неужто на нашей планете
Победа микробов грядет?!

Ответ до того интересен,
Что просто замри и внемли:
Мы, люди, — лишь липкая плесень
На теле усталой земли.
2010 г.

Про сон
Сергею Рыбакову
…Но убегал полночный сон –
Калейдоскоп амбивалентный.
Лишь призрачных видений сонм
Струился старой кинолентой.

Она от ветхости рвалась
На неопрятные стоп-кадры,
То серостью печаля глаз,
То просто спутывая карты.

Вот виделось: я – молодой.
Мне будни обещают затхло
Сон человечества златой –
Коммунистическое завтра.

Такими «завтраками» сыт
Уже практически по горло,
Я за судьбу крестьян босых
Страну благодарю покорно.

Идут кислотные дожди.
На огородах чахнут грядки.
В Кремле тусуются вожди
Под звонкие лады трехрядки.

Горят военные склады,
Киряет «золотая рота» –
Все это, в сущности, плоды
Октябрьского переворота.

Закукурузился Хрущев,
Но улыбается невинно.
Он так широк, что из-за щек
Ушей практически не видно.

Гремит засовом вертухай.
Поет о партии хористка,
И от ЦКовских постных харь
Исходит сытая харизма.

Скрипит Фортуна колесом.
Пугает ящиком Пандора…
Метался мой полночный сон
В сетях неслыханного вздора.

Нес ахинею Горбачев,
Глаза проникновенно пуча.
И глухо, как сливной бачок,
Шумела в Беловежье пуща.

Страну распили на троих
Под немудреную закуску.
И некому там было их,
Лаптей сосновых, взять за гузку.

Там, откровенно говоря,
Замешкалась судьбы десница.
Картина «Три нетопыря»
Еще нам долго будет сниться.

С попсой соперничал шансон.
«Фанера» брякала ретиво.
И пасовал полночный сон
Перед атакой примитива.

Сверхэпидемия муры
Так нагло в душу проникала,
Что завывания Шуры
Казались образцом вокала.

С ним кто-то блеял в унисон
Про уси-пуси, ути-пути…
И ведал я: лишь вечный сон
Избавит от подобной мути.

Но мне пока что не резон
Ни помирать, ни бить посуду.

Ты уходи, полночный сон.
А я пока еще побуду.
2010 г.

Про окна
Без адреса
Окаянные окна
На твоем этаже.
Даль за ними промокла
И продрогла уже.

Ветры злы и колючи.
И, кричи не кричи,
За корявые тучи
Солнце прячет лучи.

От неведомой зимы не отрекайся.
Наши души исцеляет белизна.
И от снежной кутерьмы, как от лекарства,
Раньше срока зарумянится весна.

Окаянные окна.
Паутин канитель.
Золотые полотна
Выстилают постель.

Свет устало плеснется
И оставит дома.
Завтра кто-то проснется,
А на сердце – зима.
Осень 2010 г.

Про осень в Бузулуке
Авдеевым и Поповым
Облетает с Бузулука позолота.
И такие наступают времена,
Что и осень скоморошно косорота.
Впрочем, это не ее уже вина.

Что-то часто выпадает нам разлука,
И манит к себе чужая сторона.
Облетает позолота с Бузулука.
Только это не моя уже вина.

Оскорбляет нашу музыку зевота
И раздора прорастают семена.
Облетает с Бузулука позолота,
Только это не твоя уже вина.

Засосало нас житейское болото.
Но природа исключительно мудра:
Облетает с Бузулука позолота,
Но взамен ложатся краски серебра.
27. 05. 2010 г.

Про ребро
(монолог женщины)
Ольге Крячко
Мужчины – это саморазрушители.
Торопятся зачем-то к праотцам.
При этом набиваются в учители
К совсем еще неопытным юнцам.

Не обладая мыслями весомыми,
Порой такую порют ерунду.
У них, наверно, что-то с хромосомами,
Ведь Х и Y сроду не в ладу.

А эти целевые апелляции:
Мол, чем нам жены платят за добро?!
И бред про незаконность операции,
Когда Адаму вынули ребро.

Мужчины – это самоуличители.
Торопятся от проходной к пивной.
При этом набиваются в учители
К тем, у кого на вещи взгляд иной.

Мы, обладая статями особыми,
Их изучили от носков до фикс.
У нас порядок полный с хромосомами.
Мы – люди Х. Вернее, леди Х.

Исполнены ума и благородства,
Растим детей и принимаем бром.
А если вы о праве первородства,
То это вечный наш вопрос ребром.
07.04.2009 г.

Про тень
Не только теневикам
Какую мы отбрасываем тень?
Гордимся ей? А может, не гордимся?
И вдруг в один прекрасный летний день
Все понимаем, будто заново родимся:
Мы не подходим к тени на стене.
Но что еще неизмеримо хуже –
Ее, одну из тысячи теней,
Мы узнаем немедля. Сразу. Тут же.

Привычка? Вздор!
Потребность, тяга? Нет!
Не соглашусь ни с теми и ни с теми.
При этом, словно опытный ландскнехт,
Воюю я за собственные тени.

Они одни или она одна?
Там в полный рост – колосс!
И вдруг – не видно.
Вернее, только чуточку видна.
Но все равно досадно и обидно.

Я не гонюсь, не бегаю за ней.
Она со мной, пусть я в одном суконном.
Читал недавно: царство есть Теней.
Но это вроде противозаконно.

В конце концов под солнцем кто есть кто?
В определеньях много вариантов.
Пример простой: вон пугало в пальто
Идет гулять с изящной тенью франта.
А выпитое мной с утра вино
Взамен на небольшую сумму денег
К ногам бросает мутное пятно
Какой-то неинтеллигентной тени.

Я, в общем-то, за то, чтоб пьянству – бой!
Но ведь приятно видеть на газонах
Свою, родную тень перед собой.
К примеру, с контуром а ля Сазонов.

Нам с детства выдают на тень патент.
Мы непрестанно носим это бремя.
Лишь иногда так хочется под тент.
Чтоб отдохнуть от двойника на время.

Чтоб утвердить: сначала – это я!
Не глуп. Не жмот. И вроде не бездельник…
Запутать след, удариться в края,
Хоть для молвы: мол, человек без тени.
Сменить фамилию, сжечь рукописи… Все!

Довольно, хватит одного хотенья.
Никто из нас, пожалуй, не снесет
Потери даже надоевшей тени.
1974 г.

Про Москву
Брату Вячеславу
Что стало с тобою, столица?
Не слышно беспечных речей.
Какие-то стылые лица
У стойких твоих москвичей.

Свистит постовой оглашенный.
Кучкуется смог обложной.
И даже Василий Блаженный
Сегодня особо блажной.

В посадах кладбищенский холод —
Политики гонят пургу.
Царь-колокол вечно расколот.
Царь-пушка не бьет по врагу.

Глухому не служат молебен.
И, бороды стиснув в горсти,
В полемике Минин и Ленин:
Как снова Россию спасти?

Что стало с тобою, столица?
Невнятный ответ вяловат –
Засалена напрочь страница,
Где сказано – кто виноват.

Твой облик давно не сусален.
Серебряный век не грядет.
В хозяевах – новый Сусанин.
Куда он тебя заведет?

Считает тебя за кокетку
Народ от Невы до Тувы.
Ты вроде отвадила кепку,
Да дело не в шляпе, увы.

Печальна планида, понеже,
Не помня себя и родни,
Уже и на главном Манеже
Беснуются ныне шпыни.

Насупился город чадящий.
И некого даже винить,
Что образ Москвы уходящей
Потрескался, словно финифть.

По улицам стужа струится.
Легла на глаза пелена…

Что стало с тобою, столица?
Что станет с тобою, страна?
22.12.2010 г.

Песня уральских казаков
Александру Ялфимову
Куда я после смертыньки уйду?
Куда из этой жизни пропаду?
Какое-то томление в груди –
Не хочется остаться позади.

Спасибо нашим славным старикам
За вечно героический Икан.
За истину, которая светла.
За то, что нас не выбить из седла.

Несет меня отважной чередой
Чубарый конь, каурый и гнедой.
Сквозь вьюгу, сквозь пургу и сквозь буран —
За вечность, за бескрайность, за Урал.

Куда я после смертыньки уйду?
Куда из этой жизни пропаду?
Какое-то томление в груди –
Не хочется остаться позади.
01.02. 2010 г.

Что наша жизнь? – Югра!
(поэма в набросках)
Посвящается Анатолию
и Людмиле Ефремовым
Набросок первый. Пояснение

Письмо нашло меня под Жигулями.
Там радуги горели над полями.
А из просторов крохотных ночей
Струился армат сосновых почек…
Мелькнула мысль: «Какой знакомый почерк!
Вот интересно, угадаю – чей?».

Конечно, это был однополчанин.
По жизни увлеченный, как Корчагин,
Гусар, прагматик и слегка поэт:
«Ефремов пишет. Не забыл такого?
А нам с тобой бы встретиться толково,
Ведь все же не общались 30 лет!

Восстановить бы давний наш тандемик.
А я, представь, солидный академик,
К которому благоволит Москва…»
Посланье продолжая взглядом блицать,
Я поразился: а ведь точно – 30!
Ну, если быть точнее, – 32.

Тогда он, не противник этанола,
Заворгом был в райкоме комсомола,
А после и вторым секретарем.
А я шустрил районным репортером.
Был наш тандем действительно путевым,
Сколоченным не просто стопарем.

Об этом вряд ли упомянут в мессе,
Но мы и в армию попали вместе,
Враз на портянки поменяв Парнас.
Служить пришлось довольно кучеряво.
И так что славный городок Челяба
Вздохнул свободней, провожая нас.

Недлинным был эпистолярный опус.
Но у меня уже кончался отпуск,
И ждали неотложные дела
В одной матерой репортерской стае.
Весьма известной, кстати, в Казахстане,
С которым навсегда судьба свела.

…Летело время в суете и мате.
Он все же настоял приехать в марте,
Когда природа радует теплом.
Мол, все равно работаешь, как в сыске, –
Увидишь, чем живу в Ханты-Мансийске,
А заодно посмотришь биатлон:

«У нас как раз проходит Кубок мира.
Но главное, жена моя, Людмила,
Такой сварганит праздничный пирог,
Что треснет пузо вдоль и поперек!».

С себя, как перхоть, стряхивая нехоть,
Решил я: что кумекать – надо ехать!

Набросок второй. От юрты – к чуму

В природе нет погоды непристойней,
Чем раннею весной в Первопрестольной.

Наверное, в припадке негуманном,
Желая все и вся согнуть в дугу,
Столица огорошила туманом
И где-то даже погнала пургу:
Мол, прилетел, сиди и ни гугу.

В пути от Домодедово до Внуково,
Где нервны и таксист, и камазист,
Я чувствовал себя весьма бамбуково.
Но душу согревал Ханты-Мансийск.

Не унижая города и хаты,
А также Голливуд и Боливуд,
Я искренне спешил туда, где ханты
И манси поучительно живут —
В ладу с природой, презирая фракции,
Не раздувая мировой пожар.
На площади примерно равной Франции,
В чем лично убедился Пьер Ришар.

(Блондина привечали по-российски.
И он не счел за лишние труды
Узнать, какие тут, в Ханты-Мансийске,
Приличные закуски и меды.

Такое поведение похвально.
И, чудом равновесие храня,
Он напоследок был сражен буквально
Невиданным обрядом «Дух огня»).

Немало мест достойных на планете.
Но это край особо крупной нефти
И прочего несметного добра.
Здесь трудится неистовая каста.
А былью почитается не сказка,
А присказка: «Что наша жизнь? – Югра!».

…Шумны аэропорты «Дед» и «Внучек».
Там множество наивных почемучек
Поочередно силились узнать:
Когда отправка? Отчего задержка?
Причем вели себя довольно дерзко,
Как некая заоблачная знать.

Но знати уготовили «Титаник»:
Ее сгоняли в смешанный предбанник
И раздевали чуть не догола.
При этом улыбались так лучисто
И так произносили слово: «Чисто!»,
Что даже гордость за себя брала.

Я был, понятно, не при аммонале.
Но и меня нещадно обшмонали.
Не походила жизнь на парадиз.
Галдели пассажиры, как хористы:
— Блин, юмористы эти террористы!
Ведь это из-за них такой стриптиз.

Душой и телом пребывая в хламе,
Я и в кресла попал между хохлами.
Натягивались нервы, как батут.
В салоне стало жарко, как в парилке.
Душили с двух сторон пары горилки.
И только сала не хватало тут.

Такого аппетитного, слоями,
Которое вот эти вот славяне
Завозят из-за ближнего бугра.
Какая-то блоха меня кусала.
Когда ж и вправду появилось сало,
Я лишь вздохнул: «Что наша жизнь? – Югра!».

…Ханты-Мансийск сразил архитектурой.
Как дерево – невиданной текстурой,
Хранящей массу света и тепла.
И что еще тут порождало думы —
Так это многочисленные чумы,
Конечно, из бетона и стекла.

От этой простоты пирамидальной
Сюда дорога не казалась дальней
И не тянуло срочно на привал.
Душа как будто к чуду прикасалась.
При этом убедительно казалось,
Что я когда-то здесь уже бывал.

И лишь мыслишка благости лишала:
«А чем они уханькали Ришара?!».
Одно понятно – пили не вино.
Оно противно нашему народу.
Выходит, пили «огненную воду».
Но это для него – Бородино!

Наверно, полилось через плотину.
И, искренне сочувствуя блондину,
Я тихо у приятеля спросил:
— У вас какие подают закуски,
Чтоб утром не мечталось о капустке
И оставалось хоть немного сил?

Приятель рубанул прямолинейно:
— Да ты не знаешь, что такое нельма!
А это, доложу тебе я, — вещь!
И если мысли хочется возвысить,
То под нее хоть Припять можно выпить.
Причем наутро, как огурчик, свеж.

Хотя его замашки педагога
Казались неуместными немного,
Цепляя вилкой бледный корнишон,
Я промолчал, боясь беду накликать.
И все-таки: ну что такое Припять,
В сравнении со здешним Иртышом?

Но эта упоительная тема
Была табу для нашего тандема —
Она могла нам головы вскружить.
Не скрою — было некое томленье.
Да вот артериальное давленье
Мешало больше чарки осушить.

Потом мы блюдо с нельмой уминали.
Былое с умиленьем вспоминали.
Приятель, вытирая пот с чела,
Вещал, храня торжественную мину,
Как он – Руслан! – нашел свою Людмилу,
И как она в Сибирь за ним пошла.

И потянулось время непростое.
Но разгулялись на большом просторе.
И дух бродяжий в замыслы проник…

Так посреди комфорта и уюта
Возникли в разговоре чум и юрта.
И речь пошла, естественно, про них.

Приятель был уверен, что Госдума
Должна учиться мудрости у чума:
— Ведь как бы ни был путь России крут,
Возьмем пример нехитрого жилища –
Неважно, холода или жарища –
Для чума лишней шкуры не дерут.

В создании подобных поселений
На протяженьи многих поколений
Решали все не длинные рубли.
И даже если у бюджета грыжа,
У чума никогда не съедет крыша,
Поскольку эта крыша — от земли.

Хотя по нормам санэпиднадзора
У чума недостаточно обзора
И нечем возразить суровой СЭС,
Однако, дом построив капитальный,
Мы в окна ловим свет горизонтальный.
А в чумы свет вливается с небес.

Не хуже пирамиды этот конус.
Он превосходно поднимает тонус,
И, полагаю, обостряет ум.
К тому же он похож не на «скворечник»,
А на стрелы каленой наконечник.
Короче! Думе надо съехать в чум!!

От этого уверенного спурта
Передо мною зримо встала юрта,
И мигом просветлела голова.
Словам и мыслям стало паритетно.
И другу я сказал авторитетно:
— Для нас идея эта не нова.

Отчаянный парламент в Казахстане
Она врасплох уж точно не застанет.
Там разные собрались господа.
Но вот любой, послав палату к шуту,
Готов хоть завтра утром съехать в юрту,
Которая зовется Ак Орда.

Пусть не было пока что прецедента,
Поскольку это ставка президента, —
Мечтать-то никому не запретишь!
И каждый там себе удачу прочит.
А вот в Кызылорду никто не хочет —
Не те масштабы и не тот престиж.

Еще с тех пор, как все рядились в шкуры,
У чума с юртой скошенные скулы.
Загадочна истории игра!
А коль еще пройтись по «белым пятнам»
То и другое кажется занятным –
Весьма созвучны: «юрта» и «Югра».

Я, в общем-то, далек от абсолюта.
Но верю, что всему основа — юрта
В степях, где серебрятся ковыли.
Она, лелея каждую травинку,
Похожа на планеты половинку.
И тоже с прочной крышей — от земли.

Такой очаг – земли и воли помесь.
Вот только непременно надо помнить:
Судьба всегда считает свой улов.
Но даже при обилье жутких пугал
Она вас в юрте не загонит в угол.
В таком жилище просто нет углов.

Пока еще летит, полуживая,
Земля — планета наша кочевая.
Но что недавно я, друзья, засек:
От скорости уже дымится кожа.
А юрта так на парашют похожа!
Быть может, нас она-то и спасет.

— Ну что ж, для первой мартовской декады
У нас прошли прекрасные дебаты.
Ты проявился просто на «ура».
И юрта показалась очень милой, —
Заверили меня Руслан с Людмилой, —
Но ты пойми, что наша жизнь – Югра!

Набросок третий.
Феномен ледяного городка

…Вдали мели метели-рукосуйки.
С покатых крыш хрустальные сосульки
Свисали, ощетинившись слегка.
Зима свои позиции сдавала.
А вот меня ну просто доставала
Загадка ледяного городка.

Вы скажете: какие тут вопросы?
С позиции любой житейской прозы —
Ну что такое мерзлая вода!
Но от нее незримо исходила
Эпическо-мифическая сила.
А это вам не шутка, господа.

Здесь не было фигуры Эпикура.
Но каждая отдельная фигура
Была как зашифрованная речь.
Я с искренним восторгом пионера
На римского смотрел легионера,
Сжимавшего в руке короткий меч

Был этот меч невероятно хрупким.
Он не годился для кровавой рубки.
Он, с красотой держась накоротке,
Пронзительно просвечивал, как линза.
И сквозь него ни капли вандализма
Я не заметил в этом городке.

Неведомой Югры коронный номер —
Казался невозможным сей феномен:
Прозрачный лед — отнюдь не монолит.
Запечатлелось в этой стылой сини:
Мол, вот прошли и выборы в России,
А городок-то все еще стоит!

Тогда, пытаясь мыслить беспристрастно,
Я горестно уставился в пространство
И долго над феноменом корпел.
Как будто в полночь на распутье вышел.
И вдруг довольно явственно услышал,
Что за спиною кто-то засопел.

Нет, нервы у меня не крепче стали.
Хоть, кажется, в Югре медведи спали,
А Цербер жил не ближе Сиракуз.
Я обернулся, чуть не окочурясь…
Передо мной стоял, на солнце щурясь,
Какой-то краснощекий карапуз.

Но он меня, по-моему, не видел.
Он, оттянув на тонкой шее свитер,
На ледяные статуи смотрел.
Во времена повального модема
Напоминал югорского Родена
Ничем не примечательный пострел.

Тянулась к свету тоненькая шея.
Во взгляде было столько восхищенья
И столько первозданной простоты,
Какой не встретишь от Янцзы до Нила.
И тут меня внезапно осенило:
Да вот он – НЕ КРУШИТЕЛЬ КРАСОТЫ!

Я изо льда Изольду и Тристана
Не видел на просторах Казахстана.
Но их любовь мне сердце бередит.
А с пацаном пример простому учит:
Такой страну не только не разрушит,
А, даст господь, еще и возродит…

— Я рад, что ты задумался об этом, —
Заметил мне приятель за обедом. –
И объясниться, видимо, пора.
Ты ж понимаешь, если не разиня,
Что наша жизнь – сначала вся Россия
И лишь потом – родимая Югра.

А если говорить про юных жителей,
То мы из них растим не разрушителей.
И не каких-то праздных заседателей,
А самых ненапрасных созидателей.

Им не помеха сканеры и скутеры.
Но если только рядом будут скульпторы!
Душа ребенка, словно воск расплавленный,
Стремится к обретенью формы правильной.
И в этом смысле он рожден ваятелем…

Я согласился полностью с приятелем.
Мне дорог до сих пор, по нарастающей,
Насквозь прозрачный городок растаявший.
В нем было столько доброй энергетики!

Хотя, предвижу, усмехнутся скептики.

Набросок четвертый. Мама мамонтов

Натружены Югры
тугие вены.
Бескрайние просторы –
сокровенны.
Благословенны нефть ее
и газ.
Но есть еще
Самаровский чугас!
Он, как фугас,
эмоции взрывает.
Так ханты
лаконично называют
Зеленый остров
в пойме Иртыша,
Где отдыхают
тело и душа.
Вы помните еще
Петра Ершова,
Тобольского
затейника большого,
Чья легкая и верная
рука
Крутого сотворила
Горбунка?
Так вот, Ершов зависел
от Пегаса.
Но это не касается
чугаса.
Здесь знает даже
истинный пенек,
Что у чугаса
собственный конек.
Над островом,
бесстрастный,
как спартанец,
Красуется
Самаровский останец –
Крутая
и горбатая
гора.
И им гордится
матушка-Югра.
— Мы у останца
мамонтов пасём, —
Сказал мне друг.
И я был потрясён:
Застыли здесь,
на каменистой осыпи,
Давно, казалось,
вымершие особи.
И словно
на натянутых
вожжах,
Держался
в напряжении
вожак.
Вовсю тянулся к солнцу
из потемок
Доверчивый игривый
мамонтенок…
Бодрили их сибирские
морозы.
И было жаль, что все они –
из бронзы.
А до меня загадочный
останец
Осматривал один
американец.
Немножко понимающий
на рашен,
Бедняга был буквально
ошарашен.
Его щека задергалась
от тика —
Так поразила янки
мамонтиха.
В происходящем
разобраться тужась,
Он лепетал, что это –
«дики южас».
И, подтянув в волнении
штаны,
Все повторял:
«Откьюда здес злоны?».

Его довольно вольный
переводчик
Цедил лениво,
словно перемотчик,
Что никакие это
не слоны,
А мамонты —
приметы старины:
«Надеюсь, не совсем уж
охломон ты?».
Но был ответ:
«Откьюда здес мамонты?»
Я полагаю, что
американец
По убежденьям был
республиканец.
Наверняка снедаемый
проблемой —
Республиканской партии
эмблемой
Является довольно мерзкий
слон.
Вразлад с демократическим
ослом.
Ну, в Штатах постоянно и
заводятся —
Ослы там есть, а вот слоны
не водятся.
Пестра заокеанская
мура.
Да нам-то что,
ведь наша жизнь – Югра!
Югра, ты — мама
мамонтов оживших!
Твой резвый мамонтенок,
рыжий живчик,
Отважно начинающий
с азов,
Протяжно откликается
на зов.
В Ханты-Мансийске было
без органа
Не хуже, чем в деревне
без нагана.
Но, помолясь языческим
богам,
Здесь все-таки сварганили
орган.
Зов мамонтов гремит
в органной гамме,
Чтоб мы с природой
не были врагами.
И клавиши
из мамонтовой
кости
Печалят, словно плиты
на погосте.
Все люди от рожденья –
первобытны.
Пусть многие из них
парнокопытны,
Но сапиенсов все же
большинство.
У нас с природой кровное
родство.
И только бы под марш какой-то
бравурный
Планету не увидеть в рамке
траурной.
И только бы понять, скользя
по бровке:
Мы без природы — просто
полукровки.
Иначе людям может лишь
достаться
Стать
мамонтами
у останца…

Но, уносясь в обратном самолете,
Простился я с Югрой на светлой ноте.

Восторженно помянешь чью-то маму ты
(Хоть здесь и не особенно грубят),
Когда горомадно-бронзовые мамонты
Тебе зарю призывно протрубят.
Когда с восторгом призрачных подёнок,
Пропахший материнским молоком,
Доледниковый славный мамонтёнок
Тебе в плечо уткнется хоботком.

В нем будет все: и радость возрожденья,
И жажда познавать, и возраженья,
И благодарность, и немой укор…

За облаками ощущалось четко,
Что мне внизу махал рукой мальчонка.
Я знал уже, что звать его – Югор.
Июль 2008 — октябрь 2010 г.

————————————————————————————————————————————————

СВЕЖИЕ СТИХИ 

 

Лебединые дети
              Владимиру Петрову

Послевоенные дети,
Росшие в нашем селе,
Словно арбузные плети,
Льнули к родимой земле.

Знали – она не прогонит,
Выручит из беды.
Вырастит и прокормит
Вечным пучком лебеды.

Ах, лебединые дети!
Как вы, спеша повзрослеть,
Жались к озябшей планете,
Чтобы ее отогреть.

Страшно ей было, сердешной,
В годы «холодной войны».
Силой какой-то нездешней
Теплились пацаны.

Были большеголовы
И не могучи в плечах.
Ведали привкус половы.
Но ни один не зачах!

Ни на кого не кивали,
Хоть и болела душа.
А вот отцы выпивали,
Брагой обиды глуша.

С горькой усмешкой считали
Скудные трудодни:
Нет, не того ожидали
После Победы они!

Но, за державу в ответе,
Крест свой привычно несли…

Ах, лебединые дети,
Как вы непросто росли!

В деле не тлели – горели.
Смолоду честь берегли.
Многое преодолели.
Прочее — превозмогли.

Мчится планета святая
Светлым вселенским путем…
Я и себя-то считаю
Послевоенным дитем.
30.04.2013 г.

Про огород
              Всем сельчанам

«Гад ползучий! Потрох сучий!!
Из породы упырей!!!
И Кощей, конечно, сущий…» —
Это я полю пырей.

Эффективен метод тыка
Под зловещее: «Ага!».
И свистит моя мотыга,
Повергая в прах врага.

Истребить его, урода,
Изрыгая матюки,
На просторах огорода –
Это вам не пустяки.

Искрошить его — и точка!
Чтоб от ужаса пожух.
И тогда попрет картошка.
Если ей позволит жук.

Эх, узнать бы, в чем феномен
Полосатого жука –
Самой жуткой из хреновин,
Изводящих мужика.

Огород – моя отрада.
Но коварный интервент —
Гад из штата Колорадо
Может все сгубить в момент.

Не собрать его в лукошки.
Не страшится он мотыг.
А куда мы без картошки?
Без картошки всем кирдык

Впору заорать: «Полундра!».
Ведь обидно мне с утра
За отважного Колумба
И Великого Петра

Исторические дали
Как теперь ни оцени,
А картошку насаждали
Все же именно они.

Так что суть не в травке сорной.
И лихие дни придут,
Если только жук позорный
Уничтожить весь продукт.

Проклинать его – нелепо.
Я иначе рассужу.
И на будущее лето
Лучше репу посажу.

Не пырею на потребу,
А себе на пироги.
Пусть тогда почешут репу
Пораженные враги.
03.04.2013 г.