Мои люди
12 апреля 2013 года
Евгения Коробкова — одна из самых удивительных и талантливых выпускниц журфака ЧелГУ. В ее материалах сразу угадывался человек с писательским даром. Не удивительно, что она поступила в литературный институт.
Евгения Коробкова, журналист, писатель, Москва
Евгения Коробкова — одна из самых удивительных и талантливых выпускниц журфака ЧелГУ. В ее материалах сразу угадывался человек с писательским даром. Не удивительно, что она поступила в литературный институт.
—————————————————————————————————————————————————————
ОЛЕСЯ
Стишата – это Олеськины стихотворения. Стишата коротенькие, всего в несколько зарифмованных строк, но их у Олеськи больше тысячи, ведь, чтобы написать стишонок, не нужно ни ручки, ни бумаги, строчки складываются мгновенно и запоминаются на всю жизнь.
Сегодня Олеська прочитала мне новый «стишонок»:
«Выбежало сердце из груди,
Побежало сердце по дорожке.
Я ему: «Постой, не уходи».
А оно в ответ: «Хочу к Сережке!»Нравится тебе? – спрашивает Олеська.
Очень.
В стишатах Олеськи нет ничего выдуманного. Даже имена героев настоящие. Стишата появляются в тот момент, когда Олеська вспоминает о чем-нибудь. Сначала она слышит музыку, а потом возникают строчки. Поэтому, если появился в стихах Сережка, значит – был такой Сережка в Олеськиной жизни.
Кто такой Сережка?
Не Сережка, а Серго, поправляет она меня, Серго, грузинский мальчик, мы по соседству жили в Шексне. Сережка хороший, не дразнился, мы с ним в жмурки играли. Если я далеко уходила, он кричал мне: «Леска, Леска!» Олеська смеется и несколько раз повторяет чужим голосом: «Леска-леска-лесенка, леска-леска-лесенка».
А где сейчас Серго?
Олеська берет со стола большую голубую кружку, допивает остывший чай, а потом втягивает в себя воздух и «присасывает» кружку к лицу. Так, с опущенной головой и присосавшйся синей кружкой она сидит очень-очень долго. Я успеваю удивиться, а потом вспомнить, что Олеська натренированная и может задерживать дыхание почти на минуту. А еще я думаю о том, что с этой синей кружкой она похожа на слоника.
Кружка отлепляется. Олеська ставит её на стол. На лице у Олеськи отпечатался красный круг, и все лицо стало красным.
Сережа утонул, говорит она, пошел с братьями на пруд и утонул. А через год их семья уехала. Все вещи соседям раздали, а мне пианино Сережино подарили. Мама рассказывала, что Сережу они с собой увезли. В гробу.Прохожие оглядываются на Олеську. Летние сандалеты надеты на шерстяной носок, ярко-оранжевые брюки больше соответствуют летнему сезону, нежели нынешней холодной осени, бордовая куртка нуждается в чистке, вязаная мужская шапка Reebok спускается на нос. Олеська не тратит денег на одежду: все, что нужно, приносят друзья. Хотя Олеське всего 20 лет, она умеет выживать не хуже стариков-пенсионеров: одной тысячи рублей хватает, чтобы целый месяц жить в большом городе, вроде Архангельска или даже Москвы. Олеськино меню – это вареное яйцо по утрам, каши из круп в обед и вечером. Поскольку на счету каждая копейка, мяса она не ест, оставаясь вынужденной вегетарианкой. Впрочем, так бывает не всегда: с полгода назад, во время её очередного пребывания в Москве, на сессии в Литературном институте, друзья, московские студенты, привели её в отличное место, куда, по их словам, ходят все голодные студенты. В отличном месте Олеська от пуза наелась нарезки из разных сортов салями, красной рыбы и бекона. Друзья строго-настрого запретили брать что-либо с собой. Попасть туда еще разок не удалось: с Олеськи взяли слово, что одна она в это место не придет. Позже выяснилось, что Олеську водили в огромный супермаркет. Студенты облюбовали отдел, в котором отсутствовали камеры слежения и потому, соблюдая элементарную осторожность, можно было вкусно и, главное, бесплатно, перекусить.Олеську приходится постоянно ругать за то, как она переходит улицу. Она не признает ни светофоров, ни пешеходных переходов, перебегает, где попало, прямо под носом у разъяренной стаи автомобилей. На Олеськино счастье, водители успевают вовремя затормозить и пропустить бегущую девчонку в нелепом наряде городской сумасшедшей. Визг тормозов, сигналы клаксона, маты, несущиеся ей в спину… А она, чрезвычайно довольная собой, мчится на очередное прослушивание.
Олеся, когда-нибудь ты так и останешься лежать на дороге, в сердцах выговаривают попутчики, ошарашенные её неожиданным поступком. Но Олеся не верит.
Мы в интернате всегда так делали, беззаботно сообщает она, на большой перемене выходили за ворота и бегали туда-сюда через дорогу, кто больше раз перебежит тот и выиграл.
Трудно представить зрелище более страшное, чем игра со смертью слепых детей, перебегающих проезжую часть.
Олеська не всегда была слепой. Зрение стало ухудшаться после трагического случая, о котором она не любит рассказывать. Стала видеть, так, будто на глаза положили несколько слоев марли, а потом она и вовсе перестала различать предметы. Олеську отдали в Грязовецкий интернат; слепых детей там учили не только чтению и письму, но и игре на духовых инструментах. Так Олеська стала трубачкой. Легенду об Арсении она впервые услышала в первом классе.
Арсений очень хорошо играл на трубе, рассказывает Олеська, так хорошо, что, учась в начальной школе, он подрабатывал игрой на улице. Ему бросали много-много денег, а когда он окончил школу, то этих денег хватило, чтобы уехать в Германию. Арсений играл там на улицах, и однажды его услышала женщина с очень красивым голосом. Она поселила Арсения у себя в замке, и привела к нему лучших немецких врачей. Арсению сделали операцию, и он стал видеть. А потом женщина вышла за него замуж.С момента поступления в интернат Олеська обзавелась привычкой экономить на всем, откладывать пенсию по инвалидности, уличные заработки и жить по минимуму.
Два года назад она поступила в Архангельское музыкальное училище, на отделение трубы. Большая часть здешних учеников – слепые или слабовидящие дети.
У тебя большие способности, Олеся, сказала слепой трубачке её новая преподавательница по специальности.
Как у Арсения? – обрадовалась студентка.
Олесина учительница, молодая слабовидящая женщина, выпускница того же самого интерната, где жила Олеся. Ей ли не знать об Арсении.
Ну, может, даже лучше, если будешь хорошо заниматься – добьешься большего.
Олеська не халтурит: не расстается с трубой почти целый день. Из общежития выходит полшестого, за час добирается до училища и играет на трубе полтора часа. Потом идет на занятия, отучившись, забирается пустой класс и отрабатывает пьесы до позднего вечера.После занятий мы спускаемся в подземный переход под красной площадью. Здесь постоянно играет маленький оркестр: скрипка, виолончель, контрабас, две трубы. Музыканты – хорошо одетые люди, исполняют «Шторм» Вивальди. Чехлы от инструментов раскрыты и выложены в ряд, образовав вокруг музыкантов небольшой ров. В этом рву, как осенние листья, лежат десяти- и сторублевые купюры. Прохожие останавливаются, чтобы послушать. Мы тоже останавливаемся, но позади всех: не хотим привлекать внимание, потому что денег класть не собираемся…Тянем Олеську за рукав: «Олеся, уже поздно, пойдем», но у той очередной припадок вредности. Она передергивает плечами, вырывает руки и не двигается с места. Это раздражает. Одна из девочек наклоняется к Олесе и говорит противным голосом: «Олеся, раз ты такая умная, мы уходим без тебя. Доберешься сама». Олеся не реагирует. Нужно придумать что-то пострашнее. «Олеся, а ты знаешь, что метро через час закрывают? Не успеешь приехать – останешься на улице. А там люди всякие ходят. Р-раз – и утащат твою трубу».
Подействовало. Олеська делает шаг. Расталкивает прохожих. Идет на звук. От толпы отделяется её фигурка в немыслимо ярких оранжевых брюках. Нашарив твердый чехол инструмента, наклоняется и кладет туда деньги. Возвращается. Прохожие расступаются перед ней. Музыканты, не переставая играть, удивленно глядят ей в спину: слепая, нищая девочка подала им тридцать рублей. Олеська не разговаривает с нами всю обратную дорогу.
Олеське сказали: чтобы поступить в московскую консерваторию, надо ходить на прослушивания. Если понравишься педагогу – он тебя возьмет. Но, для этого нужен собственный инструмент и не самый плохой. А стоимость такого инструмента – тысяч сорок пять. Плюс посчитай, во сколько выльются путешествия в Москву. А жить где будешь? Однокомнатная квартира на месяц обойдется тридцать тысяч. Самая дешевая гостиница –от полутора тысяч в сутки. Так что сиди, Олеся, в Архангельске и не дергайся.
Так Олеся рассталась с мечтами об операции в Германии. Учительница помогла выбрать неплохой инструмент. Накопленных денег чуть-чуть не хватило, поэтому дали взаймы преподаватели училища. Всю зиму Олеська стритовала – играла на улицах Архангельска. Для новой трубы заказала в ателье теплый чехол с вышивкой. Пальчиком водит по узору: красивый, должно быть.
Летом Олеська поехала поступать на заочное отделение в Московский Литературный институт имени Горького. Была уверена, что поступит: у нее все-таки льготы, да и стихи с детства пишет.
Мы в Третьяковке. Олеська любит ходить по музеям: ей везде бесплатно. Она присоединяется к какой-нибудь экскурсии и слушает, о чем говорит экскурсовод. Иногда просит меня рассказать, что изображено на картине.
На картине ночь. Лес кругом. Небо темное, а в небе, месяц горит, яркий, как огонь. Освещает месяц поляну, а на поляне старичок сидит и прямо на тебя, Олеся, смотрит. Сам старичок вроде лешего, черненький такой, волосы всклокочены, зато глаза яркие-яркие, голубые-голубые и очень добрые. И держит старичок в руках флейту, только не такую, на которой в оркестре играют, а другую флейту, она называется флейта Пана.
Да, я помню, говорит Олеся, нам по античке рассказывали. А старичок этот – сам Пан, наверное.
Ну вот, ты все знаешь, а по античке с долгом осталась. Когда сдавать будешь?
А я и не буду сдавать. Приеду в следующий раз. Я в Москву поступила, только чтобы бесплатно в общежитии жить и на прослушивания в консерваторию ходить. Пока вы экзамены сдавали, я уже со столькими людьми из консерватории перезнакомилась!
Выгонят тебя из института, если не будешь долги сдавать.
Не выгонят! У меня же льготы. А я уже на следующий год в консерваторию поступлю и сама брошу.
Олеська прислала мне письмо. Видимо, попросила кого-нибудь из своих многочисленных знакомых, чтобы ей помогли.
«С сентября я буду учиться в консерватории», пишет Олеська.
Наверное, твои родственники гордятся тобой, спросила я однажды.
«Не знаю, может быть, гордятся, а может быть, даже завидуют, ответила она, моя пенсия и уличные заработки больше, чем вся папина зарплата, если бы даже он её не пропивал, а приносил целиком. Мои сестры никогда не были в Москве и никогда не видели музеев. Старшая, Марина, продавец, и её бьет муж, а средняя, Надежда, – сварщица, теряет зрение. Как-то раз я зашла к Наде, а она мне и говорит: «Везет тебе, Олеська, с голоду не пропадешь, на трубе играть умеешь, а я ослепну – и по миру пойду». Я тогда впервые подумала: как же мне повезло, что все так вышло и теперь я музыкант».
В конце письма Олеська разместила новый стишонок, начинающийся строчкой: «Я буду жить в Москве, как в яблоке червяк».
Олеськины земляки, студенты литературного института, рассказали мне то, что постеснялась сказать сама Олеська: теперь в Грязовецком интернате появилась новая легенда. «В этом интернате училась Олеся Береговая. Она виртуозно играла на трубе и сочиняла стихи. Олеся играла на улицах и прохожие бросали ей много-много денег. Она накопила их столько, что могла бы сделать себе операцию, чтобы вернуть зрение. Но вместо этого Олеся купила дорогой инструмент с прекрасным звуком и поступила в Московскую консерваторию».
Сегодня Олеська прочитала мне новый «стишонок»:
«Выбежало сердце из груди,
Побежало сердце по дорожке.
Я ему: «Постой, не уходи».
А оно в ответ: «Хочу к Сережке!»Нравится тебе? – спрашивает Олеська.
Очень.
В стишатах Олеськи нет ничего выдуманного. Даже имена героев настоящие. Стишата появляются в тот момент, когда Олеська вспоминает о чем-нибудь. Сначала она слышит музыку, а потом возникают строчки. Поэтому, если появился в стихах Сережка, значит – был такой Сережка в Олеськиной жизни.
Кто такой Сережка?
Не Сережка, а Серго, поправляет она меня, Серго, грузинский мальчик, мы по соседству жили в Шексне. Сережка хороший, не дразнился, мы с ним в жмурки играли. Если я далеко уходила, он кричал мне: «Леска, Леска!» Олеська смеется и несколько раз повторяет чужим голосом: «Леска-леска-лесенка, леска-леска-лесенка».
А где сейчас Серго?
Олеська берет со стола большую голубую кружку, допивает остывший чай, а потом втягивает в себя воздух и «присасывает» кружку к лицу. Так, с опущенной головой и присосавшйся синей кружкой она сидит очень-очень долго. Я успеваю удивиться, а потом вспомнить, что Олеська натренированная и может задерживать дыхание почти на минуту. А еще я думаю о том, что с этой синей кружкой она похожа на слоника.
Кружка отлепляется. Олеська ставит её на стол. На лице у Олеськи отпечатался красный круг, и все лицо стало красным.
Сережа утонул, говорит она, пошел с братьями на пруд и утонул. А через год их семья уехала. Все вещи соседям раздали, а мне пианино Сережино подарили. Мама рассказывала, что Сережу они с собой увезли. В гробу.Прохожие оглядываются на Олеську. Летние сандалеты надеты на шерстяной носок, ярко-оранжевые брюки больше соответствуют летнему сезону, нежели нынешней холодной осени, бордовая куртка нуждается в чистке, вязаная мужская шапка Reebok спускается на нос. Олеська не тратит денег на одежду: все, что нужно, приносят друзья. Хотя Олеське всего 20 лет, она умеет выживать не хуже стариков-пенсионеров: одной тысячи рублей хватает, чтобы целый месяц жить в большом городе, вроде Архангельска или даже Москвы. Олеськино меню – это вареное яйцо по утрам, каши из круп в обед и вечером. Поскольку на счету каждая копейка, мяса она не ест, оставаясь вынужденной вегетарианкой. Впрочем, так бывает не всегда: с полгода назад, во время её очередного пребывания в Москве, на сессии в Литературном институте, друзья, московские студенты, привели её в отличное место, куда, по их словам, ходят все голодные студенты. В отличном месте Олеська от пуза наелась нарезки из разных сортов салями, красной рыбы и бекона. Друзья строго-настрого запретили брать что-либо с собой. Попасть туда еще разок не удалось: с Олеськи взяли слово, что одна она в это место не придет. Позже выяснилось, что Олеську водили в огромный супермаркет. Студенты облюбовали отдел, в котором отсутствовали камеры слежения и потому, соблюдая элементарную осторожность, можно было вкусно и, главное, бесплатно, перекусить.Олеську приходится постоянно ругать за то, как она переходит улицу. Она не признает ни светофоров, ни пешеходных переходов, перебегает, где попало, прямо под носом у разъяренной стаи автомобилей. На Олеськино счастье, водители успевают вовремя затормозить и пропустить бегущую девчонку в нелепом наряде городской сумасшедшей. Визг тормозов, сигналы клаксона, маты, несущиеся ей в спину… А она, чрезвычайно довольная собой, мчится на очередное прослушивание.
Олеся, когда-нибудь ты так и останешься лежать на дороге, в сердцах выговаривают попутчики, ошарашенные её неожиданным поступком. Но Олеся не верит.
Мы в интернате всегда так делали, беззаботно сообщает она, на большой перемене выходили за ворота и бегали туда-сюда через дорогу, кто больше раз перебежит тот и выиграл.
Трудно представить зрелище более страшное, чем игра со смертью слепых детей, перебегающих проезжую часть.
Олеська не всегда была слепой. Зрение стало ухудшаться после трагического случая, о котором она не любит рассказывать. Стала видеть, так, будто на глаза положили несколько слоев марли, а потом она и вовсе перестала различать предметы. Олеську отдали в Грязовецкий интернат; слепых детей там учили не только чтению и письму, но и игре на духовых инструментах. Так Олеська стала трубачкой. Легенду об Арсении она впервые услышала в первом классе.
Арсений очень хорошо играл на трубе, рассказывает Олеська, так хорошо, что, учась в начальной школе, он подрабатывал игрой на улице. Ему бросали много-много денег, а когда он окончил школу, то этих денег хватило, чтобы уехать в Германию. Арсений играл там на улицах, и однажды его услышала женщина с очень красивым голосом. Она поселила Арсения у себя в замке, и привела к нему лучших немецких врачей. Арсению сделали операцию, и он стал видеть. А потом женщина вышла за него замуж.С момента поступления в интернат Олеська обзавелась привычкой экономить на всем, откладывать пенсию по инвалидности, уличные заработки и жить по минимуму.
Два года назад она поступила в Архангельское музыкальное училище, на отделение трубы. Большая часть здешних учеников – слепые или слабовидящие дети.
У тебя большие способности, Олеся, сказала слепой трубачке её новая преподавательница по специальности.
Как у Арсения? – обрадовалась студентка.
Олесина учительница, молодая слабовидящая женщина, выпускница того же самого интерната, где жила Олеся. Ей ли не знать об Арсении.
Ну, может, даже лучше, если будешь хорошо заниматься – добьешься большего.
Олеська не халтурит: не расстается с трубой почти целый день. Из общежития выходит полшестого, за час добирается до училища и играет на трубе полтора часа. Потом идет на занятия, отучившись, забирается пустой класс и отрабатывает пьесы до позднего вечера.После занятий мы спускаемся в подземный переход под красной площадью. Здесь постоянно играет маленький оркестр: скрипка, виолончель, контрабас, две трубы. Музыканты – хорошо одетые люди, исполняют «Шторм» Вивальди. Чехлы от инструментов раскрыты и выложены в ряд, образовав вокруг музыкантов небольшой ров. В этом рву, как осенние листья, лежат десяти- и сторублевые купюры. Прохожие останавливаются, чтобы послушать. Мы тоже останавливаемся, но позади всех: не хотим привлекать внимание, потому что денег класть не собираемся…Тянем Олеську за рукав: «Олеся, уже поздно, пойдем», но у той очередной припадок вредности. Она передергивает плечами, вырывает руки и не двигается с места. Это раздражает. Одна из девочек наклоняется к Олесе и говорит противным голосом: «Олеся, раз ты такая умная, мы уходим без тебя. Доберешься сама». Олеся не реагирует. Нужно придумать что-то пострашнее. «Олеся, а ты знаешь, что метро через час закрывают? Не успеешь приехать – останешься на улице. А там люди всякие ходят. Р-раз – и утащат твою трубу».
Подействовало. Олеська делает шаг. Расталкивает прохожих. Идет на звук. От толпы отделяется её фигурка в немыслимо ярких оранжевых брюках. Нашарив твердый чехол инструмента, наклоняется и кладет туда деньги. Возвращается. Прохожие расступаются перед ней. Музыканты, не переставая играть, удивленно глядят ей в спину: слепая, нищая девочка подала им тридцать рублей. Олеська не разговаривает с нами всю обратную дорогу.
Олеське сказали: чтобы поступить в московскую консерваторию, надо ходить на прослушивания. Если понравишься педагогу – он тебя возьмет. Но, для этого нужен собственный инструмент и не самый плохой. А стоимость такого инструмента – тысяч сорок пять. Плюс посчитай, во сколько выльются путешествия в Москву. А жить где будешь? Однокомнатная квартира на месяц обойдется тридцать тысяч. Самая дешевая гостиница –от полутора тысяч в сутки. Так что сиди, Олеся, в Архангельске и не дергайся.
Так Олеся рассталась с мечтами об операции в Германии. Учительница помогла выбрать неплохой инструмент. Накопленных денег чуть-чуть не хватило, поэтому дали взаймы преподаватели училища. Всю зиму Олеська стритовала – играла на улицах Архангельска. Для новой трубы заказала в ателье теплый чехол с вышивкой. Пальчиком водит по узору: красивый, должно быть.
Летом Олеська поехала поступать на заочное отделение в Московский Литературный институт имени Горького. Была уверена, что поступит: у нее все-таки льготы, да и стихи с детства пишет.
Мы в Третьяковке. Олеська любит ходить по музеям: ей везде бесплатно. Она присоединяется к какой-нибудь экскурсии и слушает, о чем говорит экскурсовод. Иногда просит меня рассказать, что изображено на картине.
На картине ночь. Лес кругом. Небо темное, а в небе, месяц горит, яркий, как огонь. Освещает месяц поляну, а на поляне старичок сидит и прямо на тебя, Олеся, смотрит. Сам старичок вроде лешего, черненький такой, волосы всклокочены, зато глаза яркие-яркие, голубые-голубые и очень добрые. И держит старичок в руках флейту, только не такую, на которой в оркестре играют, а другую флейту, она называется флейта Пана.
Да, я помню, говорит Олеся, нам по античке рассказывали. А старичок этот – сам Пан, наверное.
Ну вот, ты все знаешь, а по античке с долгом осталась. Когда сдавать будешь?
А я и не буду сдавать. Приеду в следующий раз. Я в Москву поступила, только чтобы бесплатно в общежитии жить и на прослушивания в консерваторию ходить. Пока вы экзамены сдавали, я уже со столькими людьми из консерватории перезнакомилась!
Выгонят тебя из института, если не будешь долги сдавать.
Не выгонят! У меня же льготы. А я уже на следующий год в консерваторию поступлю и сама брошу.
Олеська прислала мне письмо. Видимо, попросила кого-нибудь из своих многочисленных знакомых, чтобы ей помогли.
«С сентября я буду учиться в консерватории», пишет Олеська.
Наверное, твои родственники гордятся тобой, спросила я однажды.
«Не знаю, может быть, гордятся, а может быть, даже завидуют, ответила она, моя пенсия и уличные заработки больше, чем вся папина зарплата, если бы даже он её не пропивал, а приносил целиком. Мои сестры никогда не были в Москве и никогда не видели музеев. Старшая, Марина, продавец, и её бьет муж, а средняя, Надежда, – сварщица, теряет зрение. Как-то раз я зашла к Наде, а она мне и говорит: «Везет тебе, Олеська, с голоду не пропадешь, на трубе играть умеешь, а я ослепну – и по миру пойду». Я тогда впервые подумала: как же мне повезло, что все так вышло и теперь я музыкант».
В конце письма Олеська разместила новый стишонок, начинающийся строчкой: «Я буду жить в Москве, как в яблоке червяк».
Олеськины земляки, студенты литературного института, рассказали мне то, что постеснялась сказать сама Олеська: теперь в Грязовецком интернате появилась новая легенда. «В этом интернате училась Олеся Береговая. Она виртуозно играла на трубе и сочиняла стихи. Олеся играла на улицах и прохожие бросали ей много-много денег. Она накопила их столько, что могла бы сделать себе операцию, чтобы вернуть зрение. Но вместо этого Олеся купила дорогой инструмент с прекрасным звуком и поступила в Московскую консерваторию».
